Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Наконец смерч распался на свои основные цвета – темно-коричневый и зеленовато-голубой, подруги отдышались, фыркнули, точно запаренные лошади, отчетливо, как по команде, вынули из сумочек какие-то красные палочки, намазали губы, попудрили носы, еще раз обменялись радостными взглядами, и только тогда их внимание обратилось на меня, скромного, забытого, оглушенного, ослепленного шумом и треском.
– Позволь тебе представить, Нюра, мой большой друг.
Подруга бросила на меня рассеянный взгляд и швырнула в мою сторону, как собаке кость:
– Очень приятно.
– Я думаю! – самодовольно хихикнул я, радуясь уже тому, что они обратили на меня внимание.
– Что вы сказали?!
– Я говорю, что Вера Николаевна много мне о вас говорила.
Соврал. Для того и соврал, чтобы они обратили на меня хоть какое-нибудь внимание.
Но нет ничего ужаснее зрелища двух встретившихся после долгой разлуки подруг. От созерцания такой пары холодеет кровь и свертывается мозг у самого стойкого человека.
Они уселись на диван по обе стороны от меня, и с этого момента я превратился в ничтожество, в диванную подушку, через которую можно переговариваться, совершенно ее не замечая.
Глаза их восторженно вперились в лица друг друга, а руки сплелись через меня и невозмутимо покоились на моих кротких коленях.
– Так вот оно, значит, как, – проворковала хозяйка.
– Да-а…
– А ты помнишь Кузика?
Обе дружно рассмеялись.
– Ну, еще бы! «Медам, берит на себе труд». Ха-ха! А где сейчас Лили?
– Ну, как же! Она вышла за Савосю Брыкина!
– Что ты говоришь?! Вот не думала. А Жужуточка?
– Он ведь во Владивосток уехал. Алика на войне убили.
– А помнишь Мику в ящике?
– Ха-ха-ха…
– Какого Мику? – спросил я с наружным интересом.
– Ах, этого вам нельзя знать. Не совсем прилично. Костя Лимончик сделался таким интересным, что не узнаешь. На виолончели играет.
– Что вы говорите?! – ахнул я, будя внутри себя дремлющий интерес к неведомому виртуозу Косте.
– Неужели на виолончели играет? Кто бы мог подумать! Ну и ну!..
– А вы его знаете?
– Мм… Нет.
– Ну, так и не суйтесь не в свое дело. А где сейчас Григорий Кузьмич?..
– Он же живет до сих пор на Почтовой, 82.
Незнакомые имена, фамилии, адреса мелькали передо мной так быстро, будто бы я помимо воли погрузился в чтение старой телефонной книги.
На меня перестали обращать какое бы то ни было внимание. Лица горели, глаза сверкали, а из уст, вперемешку со смехом, сыпались десятки Аликов, Жужуточек и Григорий Кузьмичей. Но не такой я человек, чтобы примириться с небрежностью в отношении, подобной мне, важной особы… Мне скучно, на меня не обращают внимания – так мне сейчас будет весело, и меня почтят самым лихорадочным вниманием! Я внутренне подобрался, подстерегая удобный момент для прыжка…
– А где теперь тот студент, который, помнишь, за тобой ухаживал?
– Адя Берс?
– Адя Берс?! – воскликнул я. – Неужели вы о нем ничего не знаете?
– А вы с ним знакомы?
– Ну!! друзья! Мне его так жалко, что и рассказать невозможно.
– А что с ним?
– Ну, как же. Сварился. В мыле.
– В каком мыле?
– Целая история. Жуткая. Вы Костю Драпкина знаете?
– Нет…
– Ну, еще бы. Так у этого Кости был мыльный завод…
– Не тяните, Господи!!
– …Как-то раз осматривали они с Адей чан, где варилось мыло. Адя нечаянно оступился, да и вниз! Бух! Я до сих пор не могу опомниться от этого кошмара. Как только умываюсь, так и поглядываю на мыло – вдруг найду Адину пуговицу или клок волос.
– Какой ужас! Воображаю горе его сестры Людмилочки.
– Ей все равно, – горестно качнул я головой. – Раздавлена.
– ??!!
– Сенокосилкой. В имении графа Келлера. В пьяном виде.
– Что за вздор?! Разве Люда пила?
– Как лошадь. Алкоголизм. Наследственность. Вместе с Жужуточкой и пили.
– А вы и Жужуточку знаете?
– Как свои пять пальцев. Его повесили в Харбене. Организовал шайку хунгузов. Поймали в опиокурильне. Отбивался как лев. Семь человек.
Я достиг своего. Внимание подруг было приковано ко мне всецело. Ротики их доверчиво раскрылись от избытка интереса и груди порывисто дышали.
Некоторая мрачность и трагизм, которыми были окрашены последние минуты целой вереницы старых друзей обеих подруг, до известной степени искупалась захватывающим интересом и романтичностью фабулы.
Не обошлось и без легкомысленного элемента: Миля пошла на сцену, в кафешантан, и теперь танцует со своим партнером, негром, тустеп.
Я сделался душой маленького общества: все-то я знал, обо всех-то я рассуждал с видом близкого приятеля и общего конфидента.
Царил я около получаса.
После одной из пауз, посвященных отданию последнего долга трагически погибшему при пожаре кинематографа учителю немецкого языка Кузику, – хозяйка вздохнула и спросила:
– А ты помнишь Катину «Липовку»!.. Что с ним?
– Я знаю, – вырвался я вперед. – Он женился на цыганке из хора Шишкина, и она его от ревности отравила. Совсем на днях. Сулемой. В пирожке дала. С капустой. Как сноп! Предстоит сенсационный процесс!..
Обе подруги внимательно взглянули в мое лицо.
– Кого? – в один голос спросили обе.
– Что – кого?
– Кого отравили?
– Этого самого… Липовку, как вы его… Гм!.. Назвали. Катиного Липовку отравили… Такого человека отравить, а? Здоровяк был. И пел – как малиновка.
– Кто?
– Да этот же, Боже мой… Липовка!
Хозяйка встала с дивана с видом, не предвещавшим ничего для меня доброго и радостного…
– Вы знаете, что такое Липовка?
– Это… он… Такой… Липовка. По прозвищу. Брюнетик такой.
– Послушайте, вы! Нахал вы этакий! «Липовка» – это Катино имение, и оно не могло жениться на цыганке из хора, и его не могли отравить!! Как малиновка он пел, чтоб вы пропали?! Я уже давно заметила, что вы слишком развязно отправляете всех на тот свет. Теперь я понимаю…
– Прогони его, – посоветовала разъяренная подруга. – Пусть он уйдет вон!
– Ты когда уезжаешь, Нюра? – спросила хозяйка.
– Через десять дней.
– Так вот что, расторопный молодой человек!.. Уходите и являйтесь не ранее чем через десять дней. Я накладываю на вас епитимью.
Я цинично захохотал, послал дамам воздушный поцелуй и, крикнув: «Привет от меня Жужутке», – вышел в переднюю.
Натягивая пальто, услышал:
– Вот нахал-то. Без него, по крайней мере, наговоримся. Послушай, а где Диночка Каплан?
– В Курске. Уже четверо детей. Ха-ха-ха! А помнишь апельсинное желе на пикнике?..
– А помнишь…
– А помнишь…
Неуклюжая громоздкая машина воспоминаний запыхтела и двинулась, увозя упоенных подруг в туманную даль. Эх, жизнь наша! Все мелочь, все тлен, дорогой читатель…
Высшая справедливость
Когда Раскатов ввалился
