Тата - Валери Перрен
– Ты что, влюбилась в Поля? Ну и ладно, ничего страшного.
– Я хотела его убить.
Я представляю себе Поля на кровати, убитого из служебного оружия моей подругой детства, нашей главной молчуньей.
– Хотела убить Шарпея, – шепчет она, поднося к губам чашку.
8
– В прошлом году, вернувшись из Ниццы, Льес и Натали пришли ко мне домой. Вечером. Было поздно, я смотрела телевизор, вернее, дремала в кресле. Они появились – красивые, загорелые и… потрясенные. Выглядели фантастически хорошо, но были в смятении. Я поняла: произошло что-то серьезное… И не ошиблась: они встретили Шарпея. Я чувствовала, что Льес хотел бы перевернуть эту страницу своей жизни и Натали уважает его желание. Не могу объяснить, почему меня это… сокрушило. Как же так: преступник, исковеркавший их жизни, спокойно живет под ласковым южным солнцем и его никто не тревожит?! Вопиющая несправедливость… В Гёньоне все знали, что Шарпея вышибли из клуба и он сразу сбежал на юг после того, как один из руководителей «поймал его на горячем» в раздевалке стадиона: негодяй лапал под душем мальчика.
Я знала, что он жив, мы могли встретиться раньше, но рассказ Льеса и Натали превратил вероятность в реальность. Зло существует.
Я не должна была выходить замуж за отца моих дочерей. В начальной школе я была влюблена в Кристофа Делануа. Ты скажешь: «Ну, это детское чувство…» – я отвечу: «Нет никакой детской любви, есть просто любовь!» Мы обещали любить друг друга до гроба.
Я стану врачом, он – футболистом и спортивным комментатором, и у нас будет дом, как у моих родителей: четырехэтажный, но лучше.
Он не женился, не завел детей, у него нет дома. А еще он не учился. После пятого класса его запихнули в захудалый филиал нашей школы – а как же, образование должен получить каждый! – а в 16 лет отпустили «на вольный выпас». Он никогда не принимал наркотиков и не пил, но сошел с ума. Да, такое случается. Есть, конечно, другие термины – девиантное поведение, биполярное расстройство, депрессия, – но суть не меняется. Кристоф не родился безумным. Я перед Богом готова поклясться, что его душу разрушил Шарпей, хотя понятно это стало много позже.
Лет в двенадцать они поехали с ребятами на футбольную стажировку в Маноск. Патронировал ее Шарпей. Не знаю, что конкретно он сделал, но догадаться нетрудно. Мой друг вернулся совсем другим. В среду садился в автобус с улыбкой на губах, а в воскресенье, на следующей неделе, превратился в живого мертвеца. Я заметила не сразу. Мы увиделись у него дома, он был каким-то ненормально возбужденным, и я решила, что от радости, что они в этом спортивном лагере вволю наигрались в футбол. Мы закрылись у него в комнате, чтобы поговорить, я ждала, но он ничего толком не рассказал, лепетал что-то невнятное. Такого с ним никогда не случалось. Я списала это на усталость. Точно помню одну деталь. Он достал свои фотоальбомы, показывал детские фотографии и все повторял и повторял: «Вот, видишь, это – до…» Ну как мне было понять, что значило это «до»? Мы всю вторую половину дня листали альбомы и, конечно же, не делали ничего предосудительного. Ну, целовались в губы, называли это «пиу» – и все! Иногда держались за руки на улице, как «большие». Кристоф был забавным, нежным и красивым, но после Маноска у него начались «тревожные фазы», он нес невесть что, потом вдруг оседал, как тесто, ложился и много часов не шевелился. Я видела, как в его глазах поселилась и осталась навечно печаль, тяжкая и неистребимая. Это было бесконечное нисхождение в ад. Я спрашивала: «Что с тобой?» – он молчал. Через год я сказала: «Ты изменился. Стал не таким…» Он изменился и физически, растолстел, как человек на стероидах. Я не успокаивалась, не хотела отстать, и он выставил меня из дома, назвал «буржуазкой», «задавакой», кричал, что я выпендриваюсь из-за хороших отметок и хочу контролировать его жизнь. Я чувствовала себя уничтоженной. Самое страшное в жизни – не смерть близкого человека, ужасно потерять того, кто перестал быть собой. Кристоф, мой Кристоф, так и не вернулся. Он был таким милым, жизнь обещала ему счастливое будущее, но уже в коллеже он отстранился от других, бросил футбол, без которого раньше себе жизни не мыслил, и часами, как псих, гонял по городу на велосипеде. Все над ним смеялись. Лицеисты издевались, прозвали его Тото. Кричали: «Тото – сюда, Тото – туда». Смеялись за его спиной, а он становился все неадекватнее. Некоторые преподаватели вели себя как полные придурки и сволочи, называли его тупицей или невежей, но другие забеспокоились и настояли на медицинском осмотре. Потребовали психологического и психиатрического заключения.
Кристоф жил с матерью, которая получала пенсию за умершего супруга. Все думали, что он слетел с катушек, потому что с его отцом произошел несчастный случай на заводе и он погиб, когда Кристофу было пять лет. Я никогда не верила такому объяснению. Он все чаще попадал в психушку, и его признали инвалидом, хотя никто не сумел поставить точный диагноз. Предполагали шизофрению, галлюцинаторные и психотические приступы из-за тяжелой детской травмы. Однажды он выпрыгнул из окна четвертого этажа, уверенный, что полетит. Спасла его – счастливый случай! – штора соседки с нижнего этажа.
После пятого класса Кристоф пошел учиться столярному делу, но продержался в училище несколько месяцев. Сегодня он, наш ровесник, по-прежнему живет с матерью и не работал ни дня.
Гадина-жизнь заставляет нас забывать детские обещания, вот и я забыла. Бросила Кристофа. Разлюбила. Продолжила учиться, флиртовала на вечеринках, вышла замуж, родила дочерей. У меня увлекательная, хоть и нелегкая работа. Мы иногда пересекаемся, обнимаемся, но говорить нам не о чем. Перебрасываемся незначительными фразами вроде: «Хорошая сегодня погода… Как твоя мама?..» Я глажу его по плечу и отправляюсь по своим делам.
Он звонит, только если нуждается в моих профессиональных услугах, не хочет иметь дело с моими коллегами. Приходит в кабинет и ждет своей очереди, как послушный мальчик. Мне каждый раз хочется плакать, потому что это полная катастрофа. Льес справился. Ему было плохо, но он справился. А Кристоф умер в Маноске.
Он больше не похож на прелестного мальчика из моего детства. Весит девяносто кило, лицо одутловатое, пастозное. Конченый человек, но не несчастный. Все время улыбается – благодаря сильнодействующим препаратам. Перестань он лечиться, все было бы иначе. Сейчас Кристоф держится, потому что рядом его мать, но,
