Круг, петля, спираль - Анна Баснер
Федор послушно взялся за силиконовые складки. В словах Агнии была правда, но как-то это чуть-чуть… Ладно, назовем вещи своими именами. Несправедливо, блин. Его жизнь, черт возьми, тоже изменилась. Не так, как у Мейв. Но все же.
– За чем конкретно понаблюдать? – пробубнил он. – Я думал, все матери через это проходят.
Агния тяжко вздохнула и угнездила сердце поглубже в мертвеца.
– Все, да не все. Одно дело – просто плакать, а другое… У меня маму, когда она сестренку мою родила, конкретно так накрыло. Очень тяжело перенесла роды, потом с кровати не могла встать. Серьезное состояние. Боялась ребенка, твердила, что младенец ее осуждает. Не подходила к ней. Я в одиннадцатом классе была. Прикинь, на носу экзамены, а я с грудничком ношусь, сопли вытираю. Фактически Люду вынянчила. Как в институт поступила – загадка. Вообще… – Агния задумчиво почесала маленький острый подбородок. – Хорошо бы твоей жене со специалистом поговорить. У меня есть подруга. Она, правда, больше по семейному насилию, но хотя бы подскажет или направит. Я ее предупрежу? Да? – Она вытащила телефон.
Федор покивал, сохранил номер в списке контактов. Дома заикнулся было о психологе, дескать, смотри, мне тут Агния дала… И нарвался на вулканическую вспышку: крутая, клокочущая ревность, пепел, черная брыдкая гарь. Как Мейв орала! Аж стаканы на кухне звенели. «Эта баба меня из мастерской выжила, а теперь еще и советы дает? Да как ты смеешь ей рассказывать?» И еще кучу всего высказала – нет, выкричала уродливо, на пределе голосовых связок, так, что все кругом, точно на картине Мунка, заколебалось в агонии и оплыло синими и красными потеками. Вспоминать противно.
Забытая Вероника все это время исходила плачем в кроватке. Федор достал ребенка, прижал к груди, покачал машинально, не чувствуя ничего, кроме бесконечной тупой усталости. Жена психует без повода, ребенок вопит как резаный, и ничего, совершенно ничего нельзя с этим сделать. Нельзя отмотать назад. Истеричка чертова. Что дальше, ударить кулаком по столу, забрать малышку и отвезти к матери на дачу? Там хоть скандалов не будет. Нечего было Агнию слушать, сложный период, то-се, пожалей ее, будь внимательным, ерунда, права была мама… Да Мейв просто с жиру бесится! Ребенок здоровый, сама уже оправилась после кесарева, семья ни в чем не нуждается, чего еще желать? Какого черта она не может просто быть счастливой? Нет-нет да и закрадывались в голову совсем уж паскудные мысли, от которых Федора накрывало волной виноватого жара: все было бы иначе, если бы… Нет, стоп.
Остановись.
Нельзя.
А через неделю, будто бы в наказание за эти мысли, случилось ужасное. Едва не случилось.
Поначалу все выглядело как обычно. Даже лучше. Вернувшись домой, Федор застал благодатную тишину. Мейв шуршала на кухне, побрякивала ложками и кастрюльками. Вероника посапывала там же, в обитой кружевами люлечке-переноске. Федор поцеловал жену в горячий бархатистый висок.
– Что-то ты рано, – заметила Мейв. – Устал? Приляг пока в комнате.
– Посижу с моими девочками. Нальешь чаю?
– Прилег бы лучше…
Ложиться Федор не стал. Задержался над спящим младенчиком: розовое ухо, ручки и ножки врастопырку. Плюхнулся на диван. Жена поставила чашку на стол. Федор потянулся к сахарнице – куда-то подевались щипцы, да проще пальцами… Сделал глоток сладкого чая с молоком, расслабился, размяк. Мейв сосредоточенно помешивала содержимое мерной бутылочки. Время от времени косилась то на мужа, то на ребенка.
И все-таки Федор устал. Хоть на минуточку прикрыть глаза. Кухня плавно покачивалась, важно кивал торшер. Поблескивала медная турка, выпятив круглый бочок. Из теплой сдобной полудремы Федор наблюдал, как Мейв взяла бутылочку, поболтала. Субстанция вспенилась и поперла из горлышка. И странный сиреневый оттенок… И запах… знакомый, цветочный, горьковатый. Солнечный Прованс, монастырские поля Везон-ла-Ромен, юные смуглые монахини, красиво журча на французском, складывают колкие фиолетовые букетики в плетеные корзины. И почему-то от этой воображаемой идиллии осоловелого Федора вдруг подбросило на диване, словно ему примерещились не пасторальные пейзажи, а самый гнусный и потогонный ночной кошмар.
Мейв постучала дном бутылочки о стол, выгоняя пузыри, навинтила крышку с соской. Капнула смесью на запястье, определяя температуру. Промокнула полотенцем натекшую на столешницу пену. Еще раз капнула на запястье: из-за дефицита сна она путалась, перепроверяла себя. Не до конца понимая, что именно он почуял, Федор рассеянно пошарил взглядом по кухне и остолбенел. Рядом с раковиной стоял початый флакон того самого лавандового «Фейри» для посуды, которое он закупил впрок несколько месяцев назад. До которого жена с тех пор не дотрагивалась.
Повесив полотенце на крючок, Мейв направилась с бутылочкой к младенцу.
– Дай-ка на секунду. – Он ухватил ее за локоть.
Быстрый взгляд в сторону.
– Зачем?
На мгновение Федор почувствовал себя идиотом. Чего он так переполошился? Где еще стоять «Фейри», как не у раковины? А запах, а пена… Новая смесь? Другой марки? И все-таки…
– Хочу кое-что проверить, – мягко произнес Федор.
Лицо Мейв перекосилось, будто кто-то дернул на сумрачном окне занавеску.
– Не надо. – Она попыталась высвободить руку. – Спи, спи дальше, тут уже все остыло, дай переделаю… Теодор, перестань, больно!
Федор силой выкрутил бутылочку из пальцев Мейв, отвернул соску, понюхал. Точно. Лаванда. Выплеснул в раковину. Бутылочка упала на пол и куда-то покатилась. В черепе одна за другой с невыносимым свистом взрывались петарды. Она хотела. Фьюююююююить. Напоить. Бах. Ребенка. Бах. Мылом. Бах-бах-бах.
– Ты, ты! Что творишь? – не выдержал, заорал.
В люльке завозилась и закряхтела Вероника.
– Ничего. – Мейв дернулась и нервно оглянулась на кроватку.
Федор схватил жену за плечи и встряхнул, да так, что у нее отвисла челюсть:
– Ты долбанулась? «Фейри»?!
– Зачем вылил? Зачем вообще пришел? – зашипела Мейв. – Все испортил. Какое тебе до нас дело? Сидел бы в мастерской со своей Агнией! Ничего не знаешь. Не видишь, нет у нас больше ребенка!
Самое поразительное, что Вероника так и не заплакала. Лежала, сучила ножками, сонно вздыхала, из люльки доносилась лишь тихая малышовая воркотня.
– Что ты несешь? – сдавленным шепотом спросил Федор, изо всех сил стараясь не перейти на крик.
– Ее украли.
– Украли?
– Тише! Тварь услышит! – Рыжая растрепанная голова мотнулась в сторону колыбельки. – Украли.
Федор сделал два шага назад:
– Чего?
Мейв залилась визгливым смехом.
– Ребенка подменили, а папка не заметил! Не заметил, не заметил! – У нее задрожали губы. – Нашу красивую девочку забрали фейри. А ты иди, иди в мастерскую. Я все сделаю. Я! Сама. Я ее верну.
Кривлялась, не могла остановиться. Пляска святого Витта. Федор зачем-то посмотрел в люльку. Недоумок. На секунду поверил.
– Да вот же!
Будто поняв, что говорят о ней, Вероника громко курлыкнула. Мейв вздрогнула всем телом и бросилась к Федору, прижалась к нему, нет, вжалась в него даже, точно пыталась спрятаться, искала защиты. В нос ударил резкий запах пота. Машинально он ее обнял, хотя, наверное, должен был оттолкнуть. Острые лопатки под пальцами Федора ходили ходуном. Он похолодел. Жена боится, до смерти боится чего-то, что он не видит. Ей плохо. Ей страшно.
Мейв забилась:
– Я хорошая мама. Хорошая. Слышишь?
Боднула его лбом в грудину:
– Это ты плохой отец. Ты. Ты не видишь.
Федор отпрянул:
– Зачем налила ей мыло?
Перестала дергаться. Застыла.
– Меня не обманешь, – заявила вдруг спокойно и твердо.
– Сядь. – Федор рывком выдвинул стул и надавил на плечо Мейв.
Она величественно опустилась. Будто снизошла. Он рухнул напротив.
– Зачем мыло?
– Чтобы вернуть нашу доченьку. Прогнать тварь.
Ладони Федора закололо, мышцы напряглись, адреналин бабахнул в кровь.
– Отравить ее?
Спокойное выражение исчезло без следа. Мокрое лицо Мейв исковеркала беглая судорога. Она набрала воздуха, но вместо ответа заскулила и захлебнулась плачем. Рыдала, рыдала… Жалкое зареванное существо, не женщина. Хлюпает носом. Дышит ртом, как собака. Слеплена не понять из чего. Вздувшаяся вена на лбу. Слипшиеся ресницы, глаза-щелки, рыхлый багрец на скулах. Федор не смог. Не вынес. Нет,
