Потерянная эпопея - Алис Зенитер
Идут месяцы, судороги голода становятся сильнее, и он крадет яйцо, курицу, быка, несколько. И не раз он чувствует, как пуля или крупная дробь пролетает слишком близко от головы.
Он уходит, подбирает гуайявы, маракуйю, бананы, реже кокосы, которые неудобно нести. Когда выходит к морю, неуклюже ловит крабов или моллюсков. Он ест ракушки сырыми, резиновая плоть долго сопротивляется его зубам, прежде чем превратиться в соленую кашицу. Иногда он хранит особенно красивую раковину, мечтая, что найдет время что-нибудь на ней выгравировать. В конце концов через несколько дней он все равно ее выбрасывает.
Он подумывает напасть на обозы с провизией, которые едут к шахтам Севера. Но не решается.
Не раз он думает взять силой женщин, чтобы чувствовать себя не таким одиноким, и не раз решается. Он не любит об этом думать. И не думает.
Несмотря на все легенды об Освобожденных, он никогда не убивает. Ему этого хочется только один раз за все скитания. В это время он работает на одну эльзасскую семью, только что поселившуюся на острове. Муж хочет выращивать кофе. Жена пасет небольшое стадо. Двоим детям велено сидеть весь день под москитной сеткой, которой родители придали форму, отдаленно напоминающую вигвам. Каждое утро родители выходят, вешают сетку рядом с местом, где работают, дети бегут под нее и остаются там до вечера, прыгая, играя, колыхая сероватую ткань. Мать очень боится, что их укусит какая-нибудь чудовищная тварь. А ведь у них такая нежная кожа, говорит она, и щечки такие розовые. И слушающему ее Арезки кажется, что это ей на самом деле хочется съесть детей. Все они подыхают с голоду на своем клочке земли. «Надо было ехать в Алжир»,– говорит однажды муж, и впервые за десять лет Арезки вспоминает, почему он попал на эти камни, это как пощечина, ему хочется задушить белокурого мужчину. Он больше не вернулся сюда в поисках работы, больше не видел детей с розовыми щечками.
В последующие дни он обнаружил, что скучает по ним, не по родителям, но по двум малышам. До ареста он всегда думал, что станет отцом однажды, скоро. Ему даже думать об этом было не нужно, он просто знал. А потом он оказался здесь, и эта надежда, как и все другие, рухнула. Он сказал себе, что угаснет на Ле Каю, и вот это будет все, сотрется ошибка его присутствия так далеко от дома. Его кровь, его настоящее имя, его язык продолжатся за десятки тысяч километров в его племянниках, племянницах и их потомках. Но его воспоминания – нет. Иногда, когда он об этом думает, ему кажется, что воспоминания ворочаются в животе, как будто у него несварение, что он, наверно, их выблюет, потому что воспоминания не хотят оставаться в темной пещере его желудка и умереть там.
У него не будет детей. Он убеждает себя, что это не страшно, что так, наверно, даже лучше. Если бы они у него были, он не знал бы, какое детство им дать. У детей не было бы йемы – матери,– чтобы готовить им макруд, джалеби и печенье «рожки газели». Глупо, но именно за это цепляется Арезки, когда думает о детстве, когда пытается его определить: вонзить зубы в горячую и сахаристую сладость, зная, что ее приготовили для тебя. Но на этой земле нет алжирок. «Арабы», сосланные в Каледун, всех статусов, были только мужчинами. Несколько алжирок были приговорены к каторге, горстка, два десятка, не больше, но их всех отправили в Гвиану. Алжирки сели на корабль до Сен-Лорана; Арезки и его товарищи по заключению – на корабль до Новой. Так что язык теряется, за исключением нескольких ругательств. Теряются сказки, их джинны и звери с глазами цвета жидкого золота. Рецепты, воспоминания о пейзаже, названия цветов, которых не суждено больше увидеть. Все, что матери рассказывают детям в сумраке дома и что выстраивает родословную вернее, чем передача мужских имен.
У Арезки не будет детей. Здесь это не аномалия. Одиноких мужчин слишком много, они не могут найти себе пару. И повсюду шепчутся, что канаки идут к вымиранию. Слишком много мужчин детородного возраста погибли во время восстания, тысяча других выслана, а оставшимся мужчинам и женщинам как будто больше не хочется производить потомство. Может быть, они больше не спят вместе, может быть, женщины избавляются от плода – это тоже передается из уст в уста, говорят, что у канакских женщин есть повитухи, они половчее, чем во французских деревнях, и иные белые женщины, слыша это, с вожделением посматривают на большие квадратные хижины, скрывающие женские секреты. Говорят, что скоро остров лишится своего туземного населения. Это считают практичным, но печальным. Силясь сохранить что-нибудь, они изучают их и посылают свои статьи в Париж для публикации. Говорят о социальном дарвинизме, о менее развитых расах, которые не выдерживают соревнования, и провозглашают себя победителями с гордостью, уже окрашенной ностальгией.
Знает Арезки и то, о чем шепчутся: если канакские женщины избавляются от плода, это потому, что поселенцы, свободные или заключенные, пользуются ими, как снимают товар с магазинных полок, они ловят женские тела в заповедниках, колонизация всегда сопровождается насилием. Женщины не хотят этих беременностей, не хотят, чтобы эти животные жесты превратились в их чреве однажды в детей. Они пьют отвар растений. Животы не растут. Арезки делает вид, что эти шепотки его не касаются, он пытается сохранять невозмутимое лицо мужчины, который не глядит на магазинные полки.
После долгих скитаний он снова останавливается близ Бурая. Идет 1882 год, может быть, позже, Арезки не знает. Время больше не похоже на прямую линию, по которой он мог бы двигаться.
В окрестных долинах есть алжирцы. Некоторых он знает с каторги, другие, должно быть, отбывали срок позднее, и есть Насер, которого он знает с корабля, Насер, его самый старый друг на острове, хотя на самом деле они не друзья. Арезки не просит у них работу, потому что знает, что они не смогут ему платить и не хотят, чтобы о них судачили: вот кто дает кров бродягам. Они боятся, что на них донесут администрации и отнимут у них земли. Соседство с другими концессионерами не всегда легко.
Они разговаривают друг с другом: салам алейкум, Насер,– здравствуй, Али, они перебрасываются парой слов через забор, о плантациях, стадах, погоде, насекомых. Насер редко приглашает его за ограду: он уже несколько лет живет с женщиной и предпочитает держать
