Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров
— Я в корне против вашего указания, товарищ первый секретарь! — кричит он. — Нельзя так односторонне решать вопрос!
При этих словах у меня душа ушла в пятки. Думаю, видать, наш начальник совсем спятил, коли вызвал к себе в кабинет первого и отчитывает, да еще и покрикивает на него. Решил, что первый наверняка сидит с хмурым видом в одном из углов, поэтому вытянул шею, чтобы увидеть его, а в кабинете ни одной живой души, кроме Мырзахмета, нет. Мырзекен же, то и дело взмахивая рукой, разговаривает, как оказалось, со сломанным стулом, стоящим в центре комнаты.
У меня волосы на голове дыбом встали. Думаю, разве просто необразованному человеку бьггь начальником? Сразу пришла нехорошая мысль: бедняга так перенапрягся, стараясь как можно лучше управлять народом, что голова не выдержала — куда ж ему, несчастному, деться, как в помешательство не впасть? Будь что будет, решил протянуть руку помощи больному человеку и проводить до дому, с тем и ворвался в контору.
Мырзекен вытаращил на меня глаза, словно медведя увидел. А меня от его выпученного взгляда охватили еще большие опасения, тихонько подошел и схватил его за рукав. Говорят, от тронувшегося умом человека всего можно ожидать; я слышал, будто бы такого даже судить не станут, если он ненароком тебя изувечит. Вот и проявил на всякий случай осторожность — потянул легонько за рукав и ласково сказал:
— Мырзеке, потерпите немного... давайте пойдем домой...
А он заупрямился:
— Не могу, я еще не закончил!
Тогда я потащил его уже сильнее и снова говорю ему ласково:
— Ничего страшного, Мырзеке, пойдемте домой!
— Оу, Нуреке, — говорит тут Мырзахмет, — ты чего ко мне пристал, с какой стати такая забота? Когда надо, тогда и пойду домой! Завтра на бюро райкома мне предстоит выступить, вот я и готовлюсь. Какое тебе дело до меня?
Только теперь я сообразил, что происходит...»
Не скрывая симпатии к прежнему директору, Нурга-ли в завершение своего рассказа добавляет: «В тот раз наш Мырзекен смело выступил на бюро и смело, не взирая на лица, доказал первому свою правоту. Если хочешь показать, каким должен быть настоящий руководитель, надо рассказывать именно о таких случаях!»
Своей стойкой принципиальностью Мырзекен не поступался и позднее, будучи «рабочкомом» и трудясь в лесничестве.
Когда его избрали председателем сельского совета, руководил совхозом смуглый округлившийся толстяк по имени Сайранхан. Директор есть директор, вот и стал он по малейшему поводу вызывать к себе Мырзекена.
В конце концов, совершенно издерганный бесконечными походами в директорский кабинет, новый председатель сельсовета поставил вопрос ребром.
— Дорогой Сайранхан, — сказал он директору на глазах у аулчан. — Ты директор совхоза. То есть руководитель здешнего хозяйства. Так?
— Так, Мырзеке, так, — согласился директор.
— Ну а я избранный народом председатель сельского совета депутатов. То есть я здесь представляю советскую власть. Верно? — спросил Мырзекен, наседая еще больше.
— Верно, Мырзеке, верно, — ответил директор, кивая головой.
— А если верно, почему ты без конца беспокоишь советскую власть, почему вынуждаешь бегать в свой кабинет? Если у тебя к советской власти есть дело, тогда ты сам приходи в сельсовет. Давай впредь так и договоримся! — заявил Мырзекен.
В то время еще не наступила нынешняя эпоха демократии и гласности, а стояла пора жесткого правления, когда при словах о приближении представителя советской власти все невольно затихали. Так что после подобных речей Мырзекена, напомнивших директору, с кем он имеет дело, ему ничего не оставалось, как примириться со сказанным. С той поры, если Сайранхану требовался по какому-то вопросу Мырзекен, он сам покорно спешил в сторону аульного совета.
За эту свою принципиальность упрямый Мырзахмет здорово поплатился, когда работал в лесничестве...
Для человека сведущего понятно, что работа егеря вовсе не такое уж легкое и простое занятие. Аул есть аул — кому-то дрова нужны, кому-то сено, кто-то хочет дом обновить, а кто-то баню построить. И во всех этих случаях люди идут с протянутой рукой к лесничему, надеясь получить разрешение на вырубку леса, выкос травы в заповедной зоне либо с просьбой выделить древесину.
Если егерь будет идти навстречу всем своим соседям и сородичам, которых больше, чем травы в степи, и возьмет в привычку беспечно раздавать лесные богатства, то завтра на Алтае даже захудалого кустика не останется. Помня об этом, Мырзекен, пока работал лесничим, был неприступнее скалы и тверже камня.
— Милые мои, — объявил он в свой первый же рабочий день, — если вам нужны жерди и бревна, идите в леспромхоз, а на мои леса даже не претендуйте!
Когда у него клянчили дрова, он не пытался лукавить, как это делали прежние лесничие, а резал напрямую:
— Хотите дрова — купите сначала билет, а потом в законном порядке нарубите их на выделенной вам делянке! — и он указывал на рощицу, специально отведенную для этих целей.
Естественно, кто-то с такими принципами Мырзекена мирился, а кто-то — категорически их не принимал. Первые платили деньги и получали для себя участок на законных основаниях, а вторые крали где придется. Но шила в мешке не утаишь: разве позволит Мырзекен, весьма внимательный к своим обязанностям, тащить «где придется»? Зачастую воришки попадали под его бдительное око и вынужденно платили денежный штраф, намного превышающий законную стоимость похищенного. Таким образом, у поссорившихся с егерем пройдох имелся к нему собственный счет, и они, естественно, таили месть.
...Как-то троица браконьеров тайком, под прикрытием ненастного дождливого дня рубила лес в ложбине между гор. Прямо на месте преступления и застал их Мырзах-мет. Однако разбойники в плащах и надвинутых на лица капюшонах напали на неожиданно появившегося лесничего, туго завязали ему глаза, засунули в рот кляп, а обе ладони втиснули в расщелину свежего пня, предварительно расширив ее вбитым клином. При этом они и словом меж собой не обмолвились, не торопясь погрузили срубленные деревья на телегу и были таковы.
Свежий, только что срубленный сосновый пень, из которого браконьеры перед уходом выбили клинышек, так сильно стиснул Мырзекену руки, что у него от боли глаза на лоб полезли. Позвать на помощь он не мог, так как рот был забит тряпкой, посмотреть и прикинуть, как лучше освободиться, — тоже, потому что глаза ему завязали. Так и простоял
