Сестры Шред - Бетси Лернер
Пациентка проявляет враждебность и вспышки сильного гнева.
Пациентка стремится доминировать во всех ситуациях и над всеми.
У пациентки отсутствуют угрызения совести.
Там были перечислены лекарства, которые доктор Саймон прописал за время ее пребывания в клинике: стабилизаторы настроения, антидепрессанты, успокаивающие и антипсихотические препараты. Названия их напоминали элементы периодической таблицы Менделеева. Как только щупальца активного ингредиента достигали мозга Олли, она отвергала лекарство. Когда ничего не помогло, доктор Саймон назвал ее «резистентной к лечению». Диагноз: пограничное расстройство личности.
Далее следовали подробные записи доктора Люси. Он виделся с Оливией три раза в неделю на пятидесятиминутных сеансах. Он наверняка знал, что она в него влюблена, но записи были выдержаны в холодном медицинском ключе: перенос, проекция. Олли то открыто заигрывала с доктором Люси, то бравировала своей властью над другими пациентам, представая в своих рассказах этакой главой мафии, которую все боятся и выполняют ее приказы. Она ненавидела «доктора С.» и называла его фашистом, педофилом, безвольным придурком и властолюбцем. Социальные работницы, одетые в сабо, вельветовые юбки, с часами «Свотч» на руке – «жалкие подобия людей». А санитаров Олли любила, особенно Джимми, который всегда держал для нее наготове зажигалку. Это были «ее люди».
Доктор Люси пытался вывести Олли на разговор о ее детстве, о наших родителях, но та отделалась общими фразами: отца она любит, мать терпеть не может. Про меня было сказано, что я ее раздражаю, но слушаюсь. Далее доктор Люси описывал язык тела Олли, ее внешний вид и поведение.
Пациентка носит вызывающую одежду.
Пациентка проявляет романтические чувства к практикующему врачу.
Пациентка флиртует с практикующим врачом.
Пациентка хвастается своими сексуальными достижениями.
Пациентка пытается выведать информацию о личной жизни практикующего врача.
Перенос пациентки выражается в романтических/ сексуальных выражениях.
Пациентка предлагает практикующему врачу заняться сексом.
Пациентка имитирует мастурбацию.
«Ай-ай, Оливия!»
Врач отмечал перепады настроения у пациентки: она часто вела себя оживленно, но иногда бывала подавленной. Вопреки оценке доктора Саймона, доктор Люси диагностировал у Олли биполярный синдром I типа. Еще он назвал ее «быстроцикличной». В отличие от людей, страдающих длительными периодами мании и депрессии, взлеты и падения у Олли могли длиться месяцы, недели или даже час-два. Поэтому, как он отмечал, пациентке трудно поставить диагноз и еще труднее лечить.
Подводя итог, доктор Люси охарактеризовал мою сестру как веселую, наблюдательную, сообразительную и умную. Он выразил мнение, что при постоянном лечении и приеме препарата, стабилизирующего настроение, она сможет вести полноценную жизнь.
Интересно, подумала я, как сложилась бы жизнь Олли, если бы она последовала рекомендациям доктора Люси и принимала лекарства столько, сколько требуется, чтобы они подействовали, нормализовали ей химический состав крови и настроение? Или это была очередная химера, за которой мы бы безуспешно гнались? И кто может поручиться, что Олли не считала свою жизнь полноценной? Можно сказать, что она жила по своим собственным правилам, а можно счесть ее психически больной женщиной, которая продолжает танцевать на опустевшем танцполе, при выключенном свете, под музыку, которую слышит она одна.
Моя посуду вечером в ванной, я увидела за унитазом мышь и подпрыгнула от испуга. Сколько мышей я убила в лаборатории? Я представила, как ванная комната наполняется плотоядными мышами – целая армия с намерением убить меня. Я залезла на унитаз и пожалела, что рядом нет Марка; некому было меня спасти. Мышь не шевелилась. При ближайшем рассмотрении это оказался маленький коричневый пакетик с наркотиком. Я спустила его в унитаз. Мне все еще не верилось, что Джош, мой первый настоящий друг, зашел так далеко.
На следующее утро меня разбудил звонок начальницы. Я проспала редакционное совещание, и она решила проверить, все ли у меня в порядке.
– Ты ведь никогда не пропускаешь, я беспокоюсь. – Она предложила мне взять выходной.
Архивные документы были с вечера разбросаны по кровати. Там же лежали школьные фотографии Олли, похожие на карты Таро, лишенные сокровенного смысла. Я забыла выключить вывеску «Тесто». В дневном свете ярко-розовый неон едва мерцал.
Я решила позавтракать в «Кухне Сарабет». Официантка прощебетала:
– К вам кто-нибудь присоединится? Я не могу усадить вас, пока вся ваша компания не соберется.
– Я одна, – тихо ответила я.
Я съела вафлю размером с теннисную ракетку; в каждой из ее четвертей был свой вид сиропа. Не успела я закончить, как официантка любезно попросила меня побыстрей освободить столик.
– Очередь просто с ума сходит, – добавила она, пристраивая счет между сахарницей и миниатюрной сливочницей.
Я достала из сумки рукопись, начала читать и попросила принести еще кофе. Мы с официанткой скрестили взгляды. Жизнь вдвоем имеет свои привилегии, а одиночество вызывает домыслы и жалость. Некоторые люди в очереди сердито косились на меня, другие бдительно охраняли свое место. Нью-Йорк – площадка дарвиновской борьбы за все подряд, от парковочных мест и бронирования столиков до угловых офисов и недвижимости. Мне хотелось просидеть за своим столиком до самого закрытия, когда уборщики начинают мыть пол. Наливая кофе, официантка смотрела на меня взглядом, полным укоризны, как родитель на нашалившего ребенка. А я подумала, что она тоже, наверное, тратит все чаевые на курсы актерского мастерства и танцев, но не попадет на Бродвей даже хористкой. Этот город сольет ее в унитаз, как и всех прочих, явившихся сюда за славой. Я-то переехала в Нью-Йорк по причине его полной анонимности. Но независимо от ваших желаний, это город сливов и лифтов.
В поезде D в сторону Кони-Айленда я уступила место беременной женщине с маленьким ребенком и всю дорогу наблюдала, как пассажирка в дубленке делает макияж, словно стоит перед зеркалом в ванной. Джош любил парк развлечений и пляж, обожал поредевшую, но преданную своему делу группу чудаков из знаменитой интермедии, русских старушек, которые неторопливо прогуливались под ручку по набережной. Джош хватал меня за руку и начинал с русским акцентом рассказывать о Пастернаке и Пушкине. Мы ходили на Брайтон-Бич есть пироги и борщ. Сегодня набережная была пуста, в холодном ноябрьском воздухе кружили и кричали чайки. Я долго смотрела на выбеленные доски набережной, закрытые киоски, каркас Циклона[26] вдалеке.
На следующий день каморка Фионы пустовала, а меня пригласили в отдел по работе с персоналом. В приемной я чувствовала себя так, словно меня вызвали к директору школы – только стопка брошюр о пенсионном обеспечении нарушала впечатление. Когда директор по персоналу Деннис Боумен, поблескивая лысиной, открыл дверь, его лицо расплылось в широкой фальшивой улыбке.
– А, Эми, заходи!
Я села на стул, а он непринужденно оперся задом на свой стол.
– Как
