Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров
Первое мгновение собравшиеся, изумленно раскрыв рты, молча глазели на Аужекена, не понимая, шутит он или говорит правду. А потом молодежь, схватившись за животы, покатилась со смеху.
Аужекену, однако, не было До них никакого дела: что хотел, то и сказал, мысль свою до присутствующих довел, поэтому он пребывал в полном удовлетворении.
Но его байбише Разия с таким вольнодумством категорически не согласилась и тут же выступила против мужа.
— Не знаю я никаких Сакасей-Бакасей! Сиди мне тихо да не извращай имена детей, освященные молитвой! — оскорбленно заявила она.
Возможно, слова жены остановили бы Аужекена, и, кто знает, он, по-видимому, отказался бы от своего намерения. Но на шильдехане присутствовала уйма несерьезных молодых людей, которые внимательно прислушивались к звучавшим речам. Они ведь не глухие — слова Аужекена не пролетели мимо их ушей. Молодежь, похоже, и разнесла поразительную новость, а та словно ветром распространилась не только в ауле, но и по всему району. Долгое время потом дочерей Аужекена дразнили, клича не иначе, как «Сакасали-Бакасали» да «Жа-кан-Макан»...
Всевышний услышал в конце концов просьбы Аужекена, и его шестым ребенком стал мальчик. Он назвал сынишку Маканом. Соседи да знакомые сразу сообразили, что это имя Аужекен, очевидно, дал сыну в созвучие с придуманным им сборным прозвищем младших дочерей — Жакан.
Макан давно вырос, окончил школу, стал крепким мужчиной и главой семьи, а проживает по-прежнему вместе с родителями.
Когда библиотекарь Даулетхан увидел в паспорте Макана его настоящее имя — «Махарадзе», чуть не упал где стоял, давясь от смеха.
— Агай, чему вы удивляетесь? — призвал библиотекаря к благоразумию Макан. — Махарадзе был фронтовым другом моего отца, он погиб в бою. В честь него отец меня и назвал.
— Странно как-то... В голове не укладывается, — признался библиотекарь, утирая повлажневшие глаза. — Это ведь не имя вовсе, а грузинская фамилия!
— Ну и что... В прошлом году поехал я в Семипалатинск, чтобы сдать шерсть, а у Георгиевки меня остановил гаишник. Собрался было продырявить мне талон за нарушение правил, но, как только увидел мое имя в правах, с изумлением остановился. Я ему и говорю, так, мол, и так, не удивляйтесь, имя мне отец в честь друга-грузина дал. Оказалось, черноусый гаишник тоже был грузином, вот и прилип ко мне, стал в гости зазывать. Я отказываюсь, дескать, не могу, тороплюсь очень, а он ни в какую: все равно, говорит, не отпущу тебя просто так, а будешь сопротивляться, машину твою на штрафную стоянку поставлю. Ох и тяжелый народ эти грузины! Все-таки заволок меня домой и ночь напролет потчевал как самого дорогого гостя. Вино рекой лилось, какими только блюдами не угощал, а у грузинской кухни неповторимый вкус! И пел для меня, и отплясывал, лишь на следующий день к полудню согласился проводить. В общем, открытый и щедрый оказался мужик! А на память накинул на мои плечи бурку. Так что мое благословенное грузинское имя один раз в жизни мне даже пользу принесло.
— А тебе не приходило в голову изменить его? — поинтересовался Даулетхан.
— Зачем? Имя ничего не значит — главное, чтобы с остальным у человека все было в порядке, — ответил Макан-Махарадзе.
— Остальное — это что?
— Я о душе говорю.
— Значит, твой маленький сынишка Сейсен пишется как «Сейсен Махарадзевич Амиров», да?
— Именно так я его и записал. Вот вы на собраниях дерете впустую горло, пропагандируя интернационализм, а почему бы просто не взять пример с меня? Я же его живое воплощение!..
Такова, вкратце, история жизни старика Амира, прозванного мукурцами «тронутым».
В сегодняшней жизни Аужекена не произошло каких-то особых перемен. Уже четвертый или пятый год он сторожит по ночам школу, а днем занимается разной мелочью по хозяйству.
В последнее время у него, как и у Карима, стал портиться слух. Аужекен и прежде-то не сильно реагировал на происходящее вокруг, а теперь вообще не обращает на это внимания, хоть из пушки рядом с ним стреляй.
Правда, иногда обычно молчаливый и замкнутый Аужекен, предпочитающий быть сам по себе, выдает что-нибудь любопытное. Недавно он снова поразил оригинальностью своих рассуждений.
— Я горячо люблю всех своих односельчан, — заявил он байбише Разие.
— Тьфу, с чего это вдруг ты так расчувствовался? — презрительно скривив губы, спросила жена.
— А к чему вообще распри да ругань в нашей короткой, как рукоять камчи, жизни? Можно ведь идти по ней в мире и согласии.
— Ты, старик, видать, совсем блаженным стал, — с подозрением восприняла слова благоверного Разия.
— А люблю я их потому, что все мы в этой жизни современники: вместе живем, вместе постигаем вкус добра и зла, вместе переживаем радости и печали, — забормотал Аужекен, словно разговаривая сам с собой. — А потом все вместе и умрем — кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже, но почти в одно и то же время мы окажемся под черной землей...
— Боже упаси!
— Не поминай Бога всуе... Я правду говорю. Потому как через сотню лет ни одного из ныне копошащихся на Земле не останется — все умрут.
— Типун тебе на язык, что мелет этот контуженый?!
— Да, байбише, это действительно так. Никто не может прожить тысячу лет. Так что через столетие все, начиная с новорожденного младенца, только что пришедшего с плачем в этот мир, исчезнут с лица Земли. Вот поэтому я и считаю всех — от согбенного старика до ползающего ребенка — своими современниками. Живем мы
