Семь процентов хаоса - Эллен О'Кловер
В четыре мы в Денвере, и папа ждет нас на выдаче багажа. Увидев его после такой поездки, я с трудом сдерживаю слезы. Папа крепко меня обнимает. От него пахнет кофе и зубной пастой.
– Я не знала, что ты приедешь нас встречать, – бормочу я.
– Ты не можешь знать всего, – прерывисто и резковато отвечает он.
– Скучал по мне хоть чуть-чуть? – откинув голову, чтобы посмотреть на него, спрашиваю я.
– Не, – бурчит он, вытирая глаза. – С тобой все в порядке?
– Все прекрасно, – отвечаю я. Он внимательно всматривается в мое лицо. Конечно, ничего не прекрасно. Тоскую по Вере, запуталась с алгоритмом и боюсь того, что только предстоит. Но я дома. – Честное слово.
– А ты как? – Папа поворачивается к Миллеру, придерживая меня за плечо. – Как поживает наш больной?
– Не хочу, чтобы меня так называли, – отвечает Миллер. Как только мы приземлились, он категорически отказался садиться в инвалидное кресло и сейчас стоит между Виллоу и Джаз. Когда Миллер бросает на меня взгляд, в груди у меня становится тепло. – В остальном у меня все хорошо.
– Ну и хорошо.
Папа шумно выдыхает, оглядывая нашу компанию. Вид у нас измученный и потрепанный. Мне кажется, Джаз вообще не спала с того момента, как мы покинули Денвер. Мой телефон сдох где-то над Средним Западом, и я не стала его заряжать, слишком устав от бесконечного просмотра упоминаний о нас в соцсетях, сообщений и звонков с нью-йоркских номеров. Увидев, как я бросила в рюкзак свой кирпич с потухшим экраном, Миллер тоже выключил телефон. «Немножко тишины будет очень кстати», – сказал он.
– Вы голодные? – спросил папа. – Поехали к нам, я всех накормлю.
– Мне надо поскорее довезти ребенка до дома. – Виллоу поглаживает руку Миллера. – Ему надо отдыхать.
– Я не устал… – начинает Миллер, но Феликс его перебивает.
– Она права. – Феликс не расстается с телефоном, но под глазами – синяки. Сегодня я впервые вижу его небритым. – Вам обоим надо отдохнуть. Выспаться. – Феликс, сверкая кольцами, ерошит свои волосы и так и оставляет их растрепанными. – Я напишу после Рождества об изменениях в расписании, идет? А пока просто отдыхайте. – Он, сглотнув, поворачивается к папе. – Извините, что так вышло.
– Вы ни в чем не виноваты, – говорит Миллер, но Феликс устало пожимает плечами, словно не уверен в этом.
– Вы не виноваты, – повторяю я, протягивая ему руку.
Феликс сжимает мои пальцы.
– Просто не повезло, малыш, – тычет его локтем в бок Джаз, потом смотрит на нас с Миллером. – Берегите себя, ладно? Мы поймаем такси до города. – Она уводит Феликса и машет нам рукой. – Всем хороших праздников!
– Да, ему тоже надо выспаться, – замечает папа, провожая их взглядом.
– Нам всем надо, – говорит Виллоу и зевает. – Ну что, ребята, поехали?
Я бросаю взгляд на Миллера – он уже смотрит на меня. Тянусь к его здоровой руке, и он прижимает свою ладонь к моей.
– Поехали, – отвечаю я.
В кои-то веки Эстер на месте, когда она мне нужна. Поужинав, я принимаю душ, натягиваю пижаму и забираюсь в кровать, чувствуя облегчение во всем теле. Эстер запрыгивает на матрас и сворачивается кольцом у меня под боком, спрятав мордочку в лапы. Мы долго так лежим. Я плавно глажу ее по шелковистой головке; она время от времени подрагивает усами, поглядывая на меня и убеждаясь, что я не сплю и продолжаю гладить. Я слышу, как после десяти папа выключает везде свет и закрывает дверь в свою комнату. Дом затихает. Здесь все такое знакомое после волнений и страхов последних дней.
Я уже начинаю проваливаться в сон, как вдруг в письменном столе что-то так громко трещит, что Эстер с перепугу едва не вцепляется мне в руку.
– Господи, – испуганно бормочу я, садясь.
Эстер срывается с кровати и пулей вылетает из комнаты. Тишину спящего дома снова разрывает странный шум, и я подбегаю к столу, пытаясь понять, что это такое. Сдвигаю в сторону бумаги, откидываю «мышку» так, что оживает компьютер, открываю один ящик, потом другой.
Снова раздается треск, но на этот раз я различаю в нем знакомые звуки. Мое имя.
– Ро?
Я выдергиваю нижний ящик – и вот она, моя рация. На ней мигает оранжевый огонек.
– Ро? – Звук ужасный, но голос Миллера я узнаю всегда. – Как слышишь?
Я, глупо улыбаясь, стою посреди комнаты. Блин, я слышу. Еще как слышу.
– Миллер. – Я подношу к лицу пластмассовую коробку, нажимаю на кнопку вызова. – Что ты делаешь?
– Мы решили, что сегодня обойдемся без телефонов. – Его голос звучит искаженно. А мой телефон по-прежнему валяется на дне рюкзака, брошенного в угол комнаты. – Я снаружи.
– Ты… – Я подхожу к окну, выглядываю во двор. Точно, вот он; гипс слабо белеет в лунном свете. Миллер стоит, вскинув голову, и пытается разглядеть меня в темноте. Он улыбается. – Ты снаружи.
– Я могу подняться?
Я швыряю рацию чуть ли не через всю комнату, так спешу на лестницу. Когда я выбегаю, он уже ждет на крыльце. На подъездной дорожке не видно машины.
– Ты дошел пешком? – спрашиваю я.
Мы живем очень близко, но все равно: уже почти полночь и на улице жуткий холод.
– На машине, – отвечает он, оглядываясь на дорогу. – Но на всякий случай припарковал немного не доезжая.
– На всякий случай?
Миллер пожимает плечами, потом морщится. Он в теплых штанах и свободной толстовке, натянутой поверх загипсованной руки. Даже в темноте я вижу, что его щеки разрумянились от холода.
– На какой случай, Миллер?
Он берет меня за руку. Я смотрю на наши сплетенные пальцы – его большой поверх костяшек моей кисти.
– Я просто хотел увидеть тебя. – Миллер говорит очень тихо и тоже опускает взгляд на наши руки, как будто нервничает. – Чтобы не было рядом мамы или… – Он умолкает, и мы смотрим друг другу в глаза. – Теперь, когда у нас все по-настоящему, я хочу быть рядом с тобой. Наконец.
– Да, – отвечаю я на незаданный вопрос. Слово вырывается само собой, как выдох. – То есть, я… да, я хочу… – Я теряюсь, бормочу что-то бессмысленное и невразумительное.
– Хорошо. – Смех Миллера вырывается облачком в морозном воздухе. – Я рад, что мы с тобой поняли друг друга.
Он еще улыбается, а я уже целую его, тяну за собой через порог и тихо закрываю входную дверь, прижимая палец к губам и головой показывая в сторону папиной комнаты в глубине дома. Миллер кивает и поднимается по лестнице следом за мной. С каждым его шагом мое сердце колотится все сильнее. Я измотана и едва соображаю, теперь еще и Миллер тут, и все это кажется таким невероятным, что я чувствую себя опустошенной.
– Эстер, привет, – шепчет Миллер, останавливаясь.
Она мурлычет и трется о его ногу. Я беру Миллера за руку, втягиваю в комнату и закрываю дверь. Теперь мы наедине.
– Ого, – говорит Миллер, оглядываясь. – Здесь все по-другому.
Я вторю его взгляду – разобранная кровать, на стене приколоты фотки трехгодичной давности, на которых мы с Марен катаемся на лыжах в День святого Валентина. На столе валяются наушники и внешние жесткие диски. На экране мигает уведомление о текстовом сообщении – компьютер «проснулся», когда я второпях задела его, пытаясь найти рацию.
– По-другому?
Миллер указывает на стену над кроватью:
– Помнится, там был постер One Direction.
– О боже. – Я со смехом толкаю его к кровати. – Не было там такого постера.
(На самом деле, конечно, был.)
– Мне здесь нравится, – с улыбкой говорит Миллер, садясь на мою кровать. – Сразу чувствуешься ты.
– А мне нравится, что ты здесь, – говорю я, как дурочка. Позоря себя и всех своих предков Деверо.
Но Миллер только шире улыбается и, ткнув пальцем здоровой руки мне под коленку, притягивает меня к себе.
– Привет, – шепчу я, когда наши тела сближаются настолько, что мы не замерзнем даже в снежной буре.
Он прижимает ладонь к моей ноге.
