Живое свидетельство - Алан Ислер
— Джером Копс это видел? А Стэн?
— Вот уж вряд ли!
Мы еще некоторое время молча глядели на картину.
— Знаешь, она непрерывно жевала жвачку, с удовольствием показывала, как она мотается у нее во рту. Голос у нее высокий, пронзительный, на слух, во всяком случае на мой слух, неприятный. И нью-йоркский выговор, то ли Бруклин, то ли Бронкс. Знаешь, как в кино: «эдти», «дте», «ндак». Может, у нее в голове и мелькали какие-то собственные мысли, но я этому подтверждений не нашел. — Сирил медленно покачал головой — он все еще пребывал в изумленном восхищении ей.
Он рассказал мне, что у ее родителей был ларек с хот-догами на одном из нью-йоркских бейсбольных стадионов, Джером Копс был то ли его совладельцем, то ли инвестором, то ли еще кем, может, юристом. Так Полли с Джеромом и познакомились.
— Кстати, звали ее не Полли. Бернис или Бернес Банc или Понс, что-то в этом роде. Ей было тогда всего пятнадцать, и местные ее уже хорошо знали. Она вышла за него в семнадцать, родители, небось, рады были ее сбыть с рук, тем более человек попался богатый, хоть и еврей.
В рассказ Сирила начали потихоньку проникать его излюбленные и больные темы. Я смотрел то на него, то на картину, то на него, то на картину. Он крутил в руках пульт, держал на вытянутой, дрожавшей руке, щурился, словно целился, готовясь выпустить всю обойму.
— Сирил, это все правда? — спросил я.
— Все? Не понимаю, что ты называешь «всем»[152]. — Он опять строил из себя Фальстафа, значит, нужно быть настороже. — Я могу свидетельствовать только о том, что видел и слышал. И что делал. Насчет этого слово мое тебе порукой. — Он развернулся и целился уже в меня, но потом опустил руку и хитро улыбнулся. — С чего мне врать? Все есть в моем гребаном дневнике. Если хочешь, можем посмотреть, проверить. А что до остального, так это она мне рассказывала. Ты волен, как был волен я, верить ей или не верить.
— В твоем гребаном дневнике?
— Ой, Робин, молодец! Да, и что такого? Как список Лепорелло. А мне и правда нравится, черт побери! «Мой гребаный дневник». Да, моим учебником был «Вальтер». «Моя тайная жизнь»[153], все, на хрен, одиннадцать томов. В моей юности эта книга считалась крайне откровенной. У нашего старшего воспитателя мистера Куинтуса Т. С. Фэншоу, магистра искусств, выпускника Кембриджа, по кличке Коитус, она имелась. Он приглашал избранных счастливчиков к себе в комнаты на чай с тостами и зачитывал им по несколько страниц из «Жизни». Коитус часто говорил, что верит: его мальчики смогут лучше противостоять многообразным искушениям плоти, если будут знать, что именно это за искушения. А в твое время Фэншоу еще там работал?
— Ты рассказывал мне о Полли Копс.
— Я звал ее Поликарпом, в память о священномученике епископе Смирнском. Он горел христианским рвением, за что и был сожжен заживо. В Полли Копс никогда не стихало пламя похоти. Она была единственной настоящей нимфоманкой, которую я знал. Когда у нее свербело, она это чесала. Ей было все равно чем — пальцами, камберлендской колбаской, мужским членом, если оказывался под рукой.
— Поликарп? Ты говорил, что звал ее Полип-в-попе.
— Говорил, да? Может, и звал.
— Так как же именно?
Он покачал головой, давая понять, что устал от моих придирок.
— Пока я писал вот это, — он показал большим пальцем на портрет, — вымотанный тем, что обслуживал ее с вечера до утра, она однажды на дневном сеансе ублажила себя ручкой моей десятисантиметровой кисти. Ее излюбленным дилдо была бутылка шампанского, «Кристал» Луи Лодерера, неважно какого года. И у ее изголовья всегда стояла такая, даже в Англии, даже в Дибблетуайте. Ей было плевать, где она и с кем она, если вдруг накатывало желание, она тут же его удовлетворяла и совершенно не старалась этого скрыть.
Мой английский хрен ей нравился больше американской сосиски Джерома, но это было дело вкуса — да, эта тупая сучка так и сказала, она не могла уловить double entendre[154], даже когда он хватал ее за причинное место. Размер значения почти не имел. Главное, чтобы член стоял, важны были первые десять сантиметров. Остальное — только для вида. Да к тому же ни один мужчина не мог удовлетворить ее так, как бутылка «Кристал» Луи Лодерера.
Робин, ты писатель. Можешь, наверное, вообразить, в какую жопу превратилась жизнь Джерома. Светскую жизнь пришлось свести на нет. Простой ужин с родственниками, с гордящимися им родителями, с братом Стэном и Хоуп, со старыми друзьями, университетскими приятелями, деловыми знакомыми, с новым партнером фирмы и с женой нового партнера — все это в мгновение ока могло превратиться в кошмар. Однажды она взяла левую руку нового партнера, который сидел справа от нее, сунула ее под стол и из-за ножки стола себе во влагалище. Бедный придурок не знал, что делать, хотя ничего сложного от него не требовалось. Джером обращался к специалистам — сексологам, психиатрам, всевозможным врачам, сторонникам холистической медицины, диетологам, искал помощи во всех здравых и почти здравых лечебных практиках. Полли на все это соглашалась, безропотно ходила от одного лекаря к другому. Со сколькими из них она перепихнулась, неизвестно. Джером узнал, что почти наверняка в детстве она стала жертвой сексуальных домогательств, возможно, виновником был ее отец, и если покопаться в ее прошлом, это может помочь; он узнал также, что ей могут помочь лоботомия или клиторидэктомия, узнал, что ей следует сократить употребление шоколада и увеличить прием марганца, бора и ванадия. Одним словом, ни хрена он не узнал.
— Думаешь, Стэн с ней тоже трахался? — спросил я исключительно из злобного любопытства. И вообще, откуда Сирилу было знать ответ?
— Этот старый хрен? Наверняка. Она пользовалась всем, что попадалось под руку, особенно с тех пор, как Джером ослабел. Во всяком случае, так она рассказывала о Джероме. Слушай, она наверняка должна была подкатиться к Стэну, а отказать ей было трудно.
Везунчик этот Стэн. Черствость Саскии по отношению к покойной Полли стала теперь понятнее. Знала ли Хоуп о том, что происходило? Простила ли она тогда Стэна потому, что знала, как он презирает брата, и поэтому сочла
