Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев
«Как Арсений отреагирует на то, что я больше не композитор? Поймёт меня или разочаруется?» – гадал Лев Семёнович.
«Как жаль, что я уже два года ничего нового не учу. А то бы сейчас сыграл деду. Дед и не подозревает, что я почти сдался. Сказать ему? Лучше позже. Он и так весь на нервах», – терзался Арсений.
Их речи сплетались так же легко, как пар из их чашек.
1949
Водку закусили чёрным хлебом с солью. «Как на кладбище». Лапшин был единственным, кто от водки отказался. После той новогодней ночи он не прикасался к спиртному.
Франсуа, как и все, выпил залпом, что сыграло с ним злую шутку. Он закашлялся так, что Генриетте и Вере пришлось его сильно колотить по спине. Именно за этим занятием их застала вошедшая в комнату Людмила Гудкова.
– Чем это вы здесь занимаетесь? – удивлённо спросила она.
Нескольких секунд хватило, чтобы напряжённая тишина перешла в радостные восклицания.
До Людмилы как будто не доходило, почему её все обнимают, целуют, усаживают за стол, наливают водки.
– Я не хочу сейчас водку. Зачем вы мне наливаете? – воскликнула она. – И что вы все здесь делаете?
– Это я всех пригласил. Мне показалось, сейчас это необходимо, – примирительно ответил Франсуа.
– И как ты их всех нашёл? – не успокаивалась Гудкова. – Я просто поражена.
– У тебя в записной книжке были адреса. Прости, я не предполагал, что ты так расстроишься…
Гости начинали себя чувствовать с каждой секундой этого допроса всё более неловко. А Шнеерович, никогда не теряющий склонности к афоризмам, особенно к нелепым, про себя съязвил: «Только что её допрашивали, теперь она допрашивает».
– Это я посоветовала Франсуа так поступить, – подала голос Света Норштейн. – Раз такое случилось, лучше всем собраться вместе. Разве нет?
– А какого чёрта ты решаешь, кого позвать ко мне в дом? Позвала бы их к себе, раз такая сообразительная. Там бы и сидели. – Гудкова больше не сдерживала себя.
Света прищурилась, встала, выпрямилась и по слогам произнесла:
– Хо-ро-шо. Впредь бу-ду так и де-лать.
Потом порывисто махнула рукой. Получилось неуклюже. Её это ещё больше раздосадовало, и она выбежала из комнаты.
Через несколько секунд громко хлопнула дверь.
– Ну, наверное, и мы пойдём, – поднимаясь, сказал Лапшин. – Слава богу, ты жива и здорова. Прости, что потревожили тебя.
Он давно искал повод уйти.
Людочка взглянула на бывшего одноклассника рассерженно. Видимо, ей казалось, что после того, сколько она ради него рисковала с морфием, ему бы надо держаться с ней чуть по-другому, не так формально. Она властно показала Шуре рукой, чтобы тот сел. Лапшин, сам не зная почему, беспрекословно повиновался. Затем Гудкова нарисовала пальцами в воздухе прямоугольник, а потом изобразила рукой, будто что-то пишет. Так она просила дать ей бумагу и ручку. Пока Франсуа искал, чертыхаясь, то, что требовала его будущая супруга, Генриетта посетовала:
– Зря мы так со Светой. Она хорошая. Очень хорошая. Надо было догнать её. Может, я посмотрю? Вдруг она где-то ещё здесь…
– Да уж дома она, – осекла приятельницу Прозорова. – Она же живёт напротив. Чего ей на улице ошиваться в такой холод?
Франсуа наконец нашёл разрозненные тетрадные листы, извлёк из шкафа чернильницу и перо. Люда размашисто и крупно, чтобы все сгрудившиеся вокруг неё могли прочитать, вывела:
«Дома говорить небезопасно. Пойдём гулять…»
Когда в прихожей гости Гудковой спешно одевались, из своей комнаты вылез сосед-инвалид, но, столкнувшись с таким количеством народу, убрался.
Ступени лестницы пёстро серели от следов мокрых ног, перила неярко поблескивали от тусклого света ламп.
Кто-то хлопнул дверью внизу, и стёкла на площадках задребезжали.
Вскоре компания вывалилась в Борисоглебский. Сначала все застыли, словно ожидая указаний, как себя вести, потом побрели гуськом, друг за другом, в сторону Гнесинского института.
Шёл мелкий, заставляющий отворачиваться от него снег.
Искали уединённый двор и довольно скоро нашли. Уселись на покосившихся скамейках. Тут же к ним присоседились озябшие голуби и принялись вопросительно прохаживаться в отдалении, ожидая, что им перепадёт еды. Шнеерович вспомнил, что по дороге к Гудковой он купил сдобную булку да так её и не съел. Пернатым посчастливилось заполучить отменное лакомство, которое они поглощали с тихим клёкотом, смешно толкаясь.
Люда чуть картинно провела рукой по лицу, потом попросила дать ей закурить. Быстрее всего папиросу вытащила Платова.
– Евгений арестован за антисоветские выступления. Где-то в Черновцах он что-то нагородил публично. Теперь органы разрабатывают его связи. Все мы были под большим ударом, но я отвела его как могла… – Она поморщилась, всхлипнула, глубоко затянулась, закашлялась.
Франсуа нагнулся к ней, взял руками за щёки, повернул её лицо кверху:
– Тебя пытали? Скажи, скажи! Я этого так не оставлю!
Люда с силой убрала его руки и вскрикнула:
– Нет, нет! Ты что? Не вздумай вмешиваться в это. Тебя вышлют. И объяснять ничего не станут.
Франсуа насупился.
Шнеерович тихо запричитал: «Какой ужас, какой ужас всё это… какой ужас…»
Лапшин курил, переминался с ноги на ногу и смотрел на бесприютную московскую землю.
Платова тоже смолила. Дым выпускала, чуть выпячивая нижнюю губу и выдувая кольца вверх.
– Не глупи, умоляю. – Гудкова продолжала наставлять Франсуа. – Ты уже наломал дров. Неужели ты не понимаешь, что собрать сегодня всех у меня – крайне неосмотрительно. Это почти признание коллективной вины. Не надо было идти на поводу у этой вздорной девицы. – Голос Люды вдруг зазвучал жалобно и бессильно.
– Света хотела как лучше. Она очень искренняя. – Платова подала голос в защиту подруги.
– Не знаю, не знаю. Следователь так подробно мне пересказывал многие наши беседы.
– Что? – громко изумился Шнеерович.
– Не знаю что! У кого-то язык слишком длинный. Не у этой ли болтушки Норштейн? И как-то уж подозрительно она себя вела сегодня. Вам не кажется?
Тишина на время установилась такая, что слышалось трение снежинок о воздух.
– Люда права, – начала Прозорова, – наш сегодняшний сбор могут истолковать против нас. Времена сейчас, сами знаете, какие. Борьба с космополитизмом идёт полным ходом. А Евгений по матери еврей…
– Тем более дико в чём-то обвинять Светлану. – Генриетта затушила папиросу о край лавки и, не найдя взглядом урны, щелчком отбросила окурок в снег. – Она – добрая девочка. Немного экзальтированная, но не более. Им сейчас всем нелегко. Мама мне рассказывала, что у них в Минздраве такое творится!.. Евреев стараются уволить при любой возможности. Света – студентка. Ей тоже надо быть настороже. Выгонят за фамилию и не поморщатся.
Никто не стал с этим спорить.
Франсуа немного выпятил грудь и вымолвил подчёркнуто бравурно:
– Что бы вы сейчас
