Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев
– А почему нет? – Прозорова улыбнулась. – Они хотят, чтобы мы их боялись, а мы будем веселиться.
1985
Пару дней назад Светлану пригласила в гости Генриетта Платова, попить чайку, потрепаться. Их дружба, пережившая немало потрясений, до сей поры не иссякла, хотя порой и прерывалась на неопределённое время. Лев Семёнович поначалу не поощрял её, помня давний отказ матери Генриетты Зои Сергеевны в просьбе устроить Марии Владимировне консультацию у хорошего кардиолога, но с годами острота обиды притуплялась, да и новые обстоятельства почти всегда сильнее старых. Зоя Сергеевна, кстати, в должности заведующей приёмной Минздрава прослужила до совсем недавнего времени. Ей удалось доказать свою незаменимость всем министрам, с которыми доводилось работать. И только совсем уж почтенный возраст побудил её попроситься на покой. Перед Норштейнами она реабилитировалась в последние годы жизни Марии Владимировны, лично попросив главного онколога страны Николая Блохина содействовать тому, чтобы жена известного советского композитора не дожидалась необходимого лечения бесконечно долго. Академик Блохин просьбу выполнил. Светлана питала на этот счёт особую благодарность, поскольку в онкоцентре работал друг и однокурсник Волдемара. А Волдемар тогда для Светы воплощал всё самое лучшее и самое невозможное. И если его друг лечит маму, значит она выздоровеет.
Генриетта как-то поделилась со Светой, что мать очень переживает из-за того давнего отказа, но тогда «дело врачей» разгорелось не на шутку, и все так всего боялись, что она не решилась помочь жене еврея. Светлана кивала, соглашалась. Не видела никакого смысла всё это ворошить. Что уж теперь?
Удивительно, что жизнь никогда не отводила Светлану и Генриетту слишком далеко друг от друга. Ведь трепетная дружба в юности частенько оборачивается впоследствии полным отчуждением. Ранняя доверительность, слияние душ, обмен мечтами выставляют такие счета, которые невозможно оплатить. И этот долг саднит досадой – всё теперь не так, – разъедает, отдаляет, заставляет искать в других людях всё то, что потерялось в сердечных друзьях детства. И поиск этот, как правило, безутешен.
В конце пятидесятых Платовы выехали с Борисоглебского. Сначала они перебрались в однокомнатную квартиру недалеко от ипподрома, а теперь проживали возле метро «Аэропорт», на улице Черняховского, в небольшой, но на редкость рационально спланированной «двушке». После выхода на пенсию Зоя Сергеевна ещё добилась отдельно для себя однокомнатной квартиры в Бибиреве, позволив дочери и внуку существовать вполне комфортно.
Несмотря на всю разность судеб Светы и Генриетты, то, что они пережили в послевоенной нищей и разрушенной Москве, с кутерьмой её коммуналок и теснотой дворов, объединяло их навсегда.
Общая память иногда сильнее общих дел.
Конечно, весьма объёмные житейские заботы, сваливающиеся на советских дам в тот момент, когда юность теряется в дымке прошлого, не позволяли им коротать целые дни в разговорах, но всё же, пожалуй, ни с кем у Светланы не сложилось отношений более трогательных, чем с Генриеттой, а Генриетта ни с кем так долго не дружила.
Между тем Светлана до последнего порывалась отменить сегодняшний визит. Приезд Арсения и его сообщение о тяжёлом состоянии Олега подразумевали, что все планы меняются.
Она давно приучила себя к несчастьям.
Уже и мысли не возникало, что её старший сын поймёт её, простит и вернётся домой.
Да и Волдемара она, скорее всего, больше не увидит.
То, что окружающий её мир с какого-то момента решительно отторг её, иногда даже радовало. Быть счастливой в стране, где худшие без конца побеждают лучших, неприлично; подстраиваться под порядки, выдуманные теми, кто стремится подавить человеческую личность, недопустимо. Пусть её считают стервой и скандалисткой! Пусть смеются над ней! Пусть ненавидят её! Только бы не затягивали в своё стадо! Так, как подлец Олег утянул Арсения.
Временами Светлана даже испытывала удовлетворение от разрыва со старшим сыном. Не исключено, что, останься он с ней, а не последуй в Ленинград вслед за своим тряпкой-отцом, пропасть между ними только бы увеличивалась. Арсений жил по своим выдуманным законам, где со злом не вступают в схватку, а пытаются побороть его в себе, улестить его собственной причастностью к мировой гармонии, убеждают себя, что только так и надо. В этом он вылитый дед! Какая чушь! Заранее признавать поражение в битве со злом и не попытаться что-либо изменить. Низко и недостойно.
Она не спрашивала себя, что конкретно изменила она. Ответ мог оказаться весьма неопределённым. Но она, по крайней мере, стремилась, бросала вызов. Да, не такой уж значительный. Ей далеко в этом до Волдемара. Жаль, поздно она осознала, что в этой стране на самом деле творится. Может, Арсений тоже прозреет? Или уже прозрел? Нет. Вряд ли. Сколько бы лет ни прошло, он останется в своей музыке, в своих иллюзорных представлениях о мире. Есть люди, способные меняться, но её сын не из таких. Иначе как объяснить то, с какой лёгкостью он убедил себя, что отец лучше матери? И домой-то приехал только потому, что его отец заболел. Заболей она, он бы вряд ли приехал.
С Димкой сложнее, продолжала размышлять Светлана Львовна. У него есть шанс дождаться, когда этот человеконенавистнический режим рухнет. Ведь, как говорил Волдемар, советского гноя уже так много, что скоро он начнёт истекать. Мальчика надо успеть подготовить ко всему. К тому, что он застанет совсем другую жизнь. Но как? В воспитании младшего сына она металась, то полагая, что надо насытить его детство до предела всевозможными удовольствиями, то бросаясь в другую крайность, намеревалась строгостями и запретами вырастить в нём бойца. К сожалению для неё и к счастью для Димы, ни того ни другого у неё не выходило до конца, да и Лев Семёнович многое, по мнению Светланы, портил, тихо, но настойчиво распространяя свою опеку над внуком.
Увидев Арсения в дверях, она сначала испытала шок, а потом плохо отдавала себе отчёт в происходящем, ведя себя с сыном так, как ведут себя с любым гостем, – раздеть, предложить тапочки, угостить чем-нибудь. Но вот беда: Арсений – не гость. Он её сын. И привела его в дом на Огарёва не тоска по ней, а желание призвать её к сочувствию.
Он не оставил ей шанса бросить ему в лицо, что ей наплевать, как себя чувствует его отец.
Он задал ей траекторию, по которой она, хочет того или нет, обязана продвигаться.
После того как Светлана Львовна под жаждущими взглядами отца и младшего сына позвонила в Бакулевский институт, куда угодил Олег
