Детство: биография места - Харри Юджин Крюс
— Смотри, старикан, вдруг щепка полетит, да не туда, и заберет у тебя второй глаз.
Скверный Глаз продолжал рубить дрова, удары топора стучали слаженно, как тиканье часов. Он даже не поднял взгляда.
— Со щепкой во втором глазу мы станем звать тебя Скверной Рожей.
Руби, жена Скверного Глаза, видела все происходящее с заднего крыльца дома, от умывальни, у которой она стояла. Джей приметил Руби на заднем крыльце и громко, чтобы она слышала, сказал:
— Почему ты не привел сюда свою старуху? Мне сказали, она почаще твоего орудует у вас топором.
Когда Скверный Глаз поднял взгляд, у него на лбу вздулась большая вена.
— Ты стоишь на общей дороге и несешь все чё на язык прыгнет. Но не вздумай и шагу ступить на мою землю. Хотя, небось, у тебя кишка тонка для такого, а?
Джей перешагнул через канаву, поставил одну ногу на проволоку и положил руку на столб забора, готовясь перелезть через него. Но так и не смог. Дальше уже не вышло. Скверный Глаз, вернувшись к своему ритму, вогнал лезвие топора в запястье Джея, вонзив его на глубину двух дюймов в верхушку столба. Руби уверяла, что крик Джея был слышен за пять миль. Уверяла, мол кто-то подумал, что они здесь резали свиней, как это обычно бывало в конце года.
Джей перевязал руку ремнем и потерял сознание в канаве. Когда он очнулся, Скверный Глаз сидел на поленнице с окровавленным обрубком.
— Теперь эта рука принадлежит мне, сукнсын. Я нашел ее на своей земле.
Джей снова потерял сознание. Двоих родственников Скверного Глаза Картера убили в схватке за отрубленную руку. Джей хотел похоронить ее по-христиански. Они так и не отдали руку, но однажды Скверный Глаз пошел рыбачить и не вернулся. Вскоре его труп нашли в реке Литтл-Сатилла. Его синее и сморщенное тело подняло за собой пятьдесят фунтов ржавых предплужников, привязанных к лодыжкам.
Все это было частью округа, откуда вышли мой отец и его близкие, из места, известного как Развилки Харрикейн, не так далеко от Картертауна, который считался даже не городом, а скорее местом в округе, где почти каждого фермера звали Картер. Развилки Харрикейн находились там, где две широких реки сливались в Большое Болото Харрикейн и расходились вдоль округа: одна речка называлась Маленьким Харрикейном, вторая — Большим Харрикейном. Только во взрослом возрасте я осознал, что слово, которое мы все время произносили как «гаррикин» на самом деле оказалось словом «харрикейн».
Итак, папа вернулся домой, где его отец Дэн и мама Лили жили со своей семьей — семьей, которая, как и большинство семей тех лет, была большой. Его братьев и сестер звали Вера, Д. У., Берта, Лирой — калека с рождения, Мелвин, Ора, Паскаль и Одри.
Папин дедушка когда-то держал рабов и владел большими землями, но его семья, как и большинство семей той эпохи и места, столкнулась с тяжелыми временами. Они все еще владели землей, на которой жили, но постоянно сражались с бессрочной ипотекой банка. В том месте можно было отдохнуть, поесть, но когда папа вернулся домой с болот, фермеры заявили, что у них в округе нет денег, даже чтобы положить их на глаза мертвецу.
Папа продолжал заниматься тем же, чем занималось множество молодых мужчин до него, то есть, если не выставлять себя дураком, то как минимум недальновидно спускать ту малость накоплений, которую он заработал во Флориде. Сесил уехал жить в горы Северной Джорджии, а папа купил своей маме пианино, а себе — Форд-Т и белый льняной костюм вместе с белой широкополой шляпой. Я не знаю, как он смог провернуть такое, учитывая машину и пианино, но он, похоже, прикупил себе даже несколько почти одинаковых белых костюмов, судя по количеству фотографий, на которых он приодет. На рассвете своей зрелости он профессионально позировал на фотографиях — всегда с молодой леди, а иногда — так и с несколькими сразу.
Я приподнял крышку обувной коробки и потянулся залезть внутрь. На верхней фотографии папа опирается ногой на подножку своего Форда, рядом молодая дама в шляпке, солнечный свет бьет им в лицо, они улыбаются. Глядя на его лицо, я словно смотрю на свое собственное. Его скулы высокие и плоские, а тяжелая надбровная кость вечно отбрасывает тень на глаза. В том, как он стоит, как рукой обнимает девушку, как вальяжно наклоняет таз, чувствуется радость и уверенность. Кроме этой фотографии есть и другие: он сидит под деревом с другой молодой леди, у нее короткие волосы и маленькая шляпка без полей, почти кепка; папа стоит, прислонившись к переднему крылу Форда, все еще в том безупречном белом льняном костюме, но уже с новой молодой леди; вот папа стоит между двух девушек в воскресных платьях на берегу реки, возможно Маленького Харрикейна.
Нет сомнения, что в то время он, как выражались в округе Бейкон, любил возлечь с сухой скотиной. Девиц, или, как минимум, молодых леди, у которых никогда не было детей, называли сухой скотиной, имея в виду, что коровы не дают молока пока не родят теленка. Неучтивое отношение к женщинам, но видит Бог, сами те времена были неучтивыми.
Еще папа был не прочь приложиться к бутылке, пока большинство мужчин проводили время с семьей. Он пил свой виски, спал с сухой скотиной, оставался в лесу по ночам, рыская, болтая и гогоча с друзьями, и ему хватало тщеславия, чтобы, не сдерживая себя, фиксировать все это на чью-нибудь фотокамеру. Должно быть, то были его лучшие дни, когда он еще не обзавелся женой, детьми или обязательствами, всегда следующими за всем вышеназванным.
Исходя из историй, что я слышал о нем, о его безрассудстве, привычке кутить всю ночь и оставаться в лесу, когда ему, возможно, надо было заниматься чем-то другим, о его пристрастии к виски, я часто задавался вопросом, чувствовал ли папа, что ранняя смерть поджидает его за углом. Он был ужасно больным ребенком, и дедушка Дэн Крюз никогда не думал, что сможет поставить этого своего сына на ноги. Когда папе было три года, у него случилась ревматическая лихорадка из-за которой развилось то, что потом назвали «протекающим сердцем». После того, как он узнал о проблемах с сердцем, — похоже, после лихорадки, — его почки перестали работать как надо, он начал опухать от задержки жидкости в организме и большую часть детства
