Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева
Но так не бывает.
Стёпа привёл меня в спальню и усадил на краешек кровати. Мы выпили, пожалуй, бутылки две, но это ничуть не придало мне храбрости. Я по-прежнему сжимала коленки и повторяла, как школьница:
– Я стесняюсь, Стёпа, я стесняюсь. И вообще, что обо мне подумает Алина?
Стёпа фыркал: «При чем здесь Алина!» – и ходил вокруг, то брал меня за руку, то предлагал включить порнуху, то сыграть в карты на раздевание.
Идея с картами меня доконала, и я послушно потянула за тесёмку на кофточке.
Тут надо сказать, что алкоголь обычно делает меня развязной и готовой на любой подвиг и на любое падение. Но испытать хотя бы трепет после целой бутылки вина – непосильная для меня задача. Тело моё становится ватное, податливое, но совершенно не отзывчивое. Оно засыпает гораздо раньше, чем выключается моё беспокойное сознание.
Сначала Стёпа глядел на меня, как врач на медосмотре. Потом сказал:
– У тебя грудь красивая.
И добавил:
– Дай вся ты… красивая. Иди сюда, девушка без трусов.
Я вздохнула с облегчением. Зачёт сдан. Значит, не такая уж я и толстая.
Утро наступило шаткое. Голова была тяжёлая. Некстати начались критические дни, и я залила Стёпе все его простыни.
Стёпа заботливо принёс мне какие-то тампоны, оставшиеся от жены или, может, случайной любовницы. Почему от этого так сразу становится не по себе? Вот если спишь с чужим мужем у себя дома или в гостинице какой-нибудь, например. То оно вроде как и ничего. А вот если вламываешься, как Маша к медведям, спишь на её постели, ешь из её тарелок, пачкаешь её простыни или, что ещё хуже, пользуешься её тампонами – так сразу ощущаешь всё своё вероломство. Враз. Ощущаешь всё своё вероломство, да.
Стёпа никакого смущения не обнаружил. Но просьбу мою уважил и сходил в магазин. Принёс другую упаковку. Пока он ходил, я лежала лицом к окну, упираясь взглядом в батарею, и ревела.
Потом привела себя в порядок. Стёпа замочил простыни в ванне и отвёз меня на работу.
В этот офис мы не так давно переехали. Вокруг – корпуса заводов и фабрик, давно не работающих. Помещения сдаются в аренду. Вот и мы сидим в комнатке, где раньше была какая-нибудь бухгалтерия или отдел кадров завода имени Ногина. А теперь вот наше маленькое издательство. Я даже не знаю, кто он такой – Ногин. В Москве, кажется, есть станция метро «Площадь Ногина».
По-прежнему адское пекло. Я стою на переходе и пропускаю зелёный сигнал. Мысли вертятся медленно, как этот каток, выравнивающий асфальт. Над дорогой поднимается марево. Асфальт ещё горячее, чем воздух. Кровь стучит в висках. Наконец я ступаю на дорогу, асфальтовая полоса ещё не застыла, и мои босоножки немножко вязнут. Когда я перебираюсь на другую сторону, они бороздят вязким по сухому.
В офисе никого. Обычно мы работаем вдвоём: я и Арсений. Остальные работают по домам. Но даже Арсений не захотел ехать сюда по такой жаре. Я сажусь за стол и закрываю лицо руками.
Что у меня сегодня? Инвентаризация. Надо посчитать остатки тиражей. Составить таблицу. Выслать отчёт. Так, за работу. Включить кондиционер…
Он мне не позвонит, он мне больше никогда не позвонит. Вот так делают «взрослые люди», которые «имеют право». Что тебе тут не понятно? Это был такой мальчишник перед очередной свадьбой с очередной женой. Тебе-то что? Считай вот давай книжки… Да какие, к чёрту, книжки! У него же тело такое ладное, он же пахнет так, что голова кружится, у него нижняя губа выступает уголочком, который так хочется целовать…
Так я беседовала сама с собой и рыдала, пока не заснула, уронив голову на стол. А проснулась от Стёпиного звонка.
– Значит так, девушка. Машина моя сломалась. Давай-ка приезжай… приезжай… куда бы удобнее? Приезжай на Фрунзенскую и жди меня там на остановке.
Сердце у меня колотилось и выпрыгивало.
– Чего молчишь? – спросил Стёпа. – Думала небось, что не позвоню?
На Фрунзенской моросил дождик. Я приехала раньше, чем было нужно, и какое-то время изнывала под козырьком остановки. Потом заметила Стёпу. Походка у него тоже мальчишеская, вразвалочку. При этом лёгкая и стремительная. Стёпа всё делает быстро. Быстро говорит и быстро ходит. Быстро принимает решения. Всегда куда-то спешит.
Сейчас мы спешили в кино. В Купчино.
Я робко предложила:
– Может, в Дом кино? Там фильмы интересные показывают. А что в Купчино? Там, как везде, ерунду всякую…
– Ну уж нет, – замахал руками Стёпа. – Спасибо, я этой интеллектуальной муры наелся. Вот домой поедешь – сходишь в Дом кино сама. А сейчас нормальное кино посмотрим, человеческое.
И мы поехали в Купчино.
Показывали фильм про каких-то волшебников. Николас Кейдж летал по воздуху, как Чёрный Плащ. Я вцепилась в Стёпину руку опять с такой силой, как будто хотела к нему прирасти. Я была готова глядеть человеческое кино сколько ему захочется, только бы не включали свет и я могла бы держать его за руку.
После фильма Стёпа затащил меня в магазин и купил мне белые шорты. Я послушно сложила их в сумку. И подумала: «Стёпы со мной не будет, а шорты останутся. Шорты будут лежать в шкафу, безжизненная тряпка, а Стёпы у меня не будет. Никогда больше. Шорты есть, а Стёпы нет».
И вдруг у меня в голове всё расстроилось. Как будто из башенки вытащили нижний кубик и всё полетело к чёрту. Кино, вино, домино… С каких щей он всё это делает? Может, так заведено у «взрослых людей»? Может, это такие ухаживания перед сексом? Брачные ухаживания, верно, стоят дороже. Тут шортами не обойдёшься. Алина говорила, что Стёпина жена покупает себе сапоги за семнадцать тысяч. А для моей персоны дня на три хватит и этого. Ящика вина хватит и Николаса Кейджа.
Мы стояли на платформе «Купчино» среди людей. Я уткнулась Стёпе куда-то в плечо и молчала.
– Ну чего ты? – спросил он.
Я не отвечала. Коснувшись его плеча, я продолжала прорастать, наверняка зная, что скоро буду выполота, как сорняк.
– Ну чего ты? – повторил он сердито. – Я целый год жил один. Где ты была всё это время? Где?
Подошла наша электричка. Мы отправились в Горелово.
Во входной двери Стёпу ждала записка. Развернув, он переменился в лице.
– Что такое? – спросила
