Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев
Получая такие телеграммы, люди обычно не медлят. Через час с небольшим приятели уже звонили в хорошо знакомую дверь. Два звонка.
Танечка с ними не пошла. Да её особо и не уговаривали.
Им довольно долго не открывали. Потом щёлкнул замок, и появилось заплаканное лицо Светы Норштейн. Она бросилась к Лапшину на шею, уткнулась ему в грудь и отчаянно и протяжно заревела. У Лапшина острой болью дёрнулось сердце: кто-то умер. Так рыдают только в случае непоправимой утраты. Не с Львом ли Семёновичем несчастье? Нет. Глупости. Телеграмму ведь отправлял Франсуа. Лев Семёнович тут ни при чём.
Шуринька и Миша прошли в комнату Гудковой. Там они застали Генриетту Платову и Веру Прозорову. Вид у обеих был насупленно-скорбный. Позы – соответствующие. Прозорова походила на ученицу за партой – прямая спина, поднятый подбородок, волосы, заплетённые в толстую косу, настороженный взгляд. Платова, напротив, картинно сгорбилась, подперев лицо руками. Плечи её покрывал пепельно-серый платок. Франсуа, почему-то надевший клетчатый пиджак и застегнувший его на все пуговицы, деловито ходил туда-сюда. Лапшину он сейчас напомнил персонажа немого кино – какого-нибудь иностранца в исполнении русского актёра.
Пустой стол, накрытый белой скатертью, усиливал атмосферу несчастья.
– Евгения арестовали, – холодно и почти безучастно произнесла Прозорова. – Теперь нам всем грозит опасность. Мы все…
– Что ты заладила, Вера! При чём здесь все мы? Я слышала, людей сейчас часто забирают по ошибке. Потом отпускают, – истерично перебила Прозорову Светлана.
– Многих ты знаешь, кого выпустили? – прошипела Вера и, зло сверкнув глазами, сжала губы, ожидая общей поддержки.
Но все молчали.
Света опять начала всхлипывать.
Франсуа перестал мерить шагами комнату, остановился с таким видом, словно ему пришла в голову спасительная мысль. Но это было не так. Просто ему надоел скрип половиц.
Никогда не терявший самообладания и тонуса Михаил, пробуя сострить, напел:
– Нас утро встречает прохладой…
Генриетта карикатурно продолжила:
– Нас ветром встречает река.
А потом, повинуюсь чему-то неведомому в себе, Вера Прозорова и Света Норштейн подтянули слабыми, подрагивающими голосами:
– Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?..
Лапшин не подпевал. Он с трудом понял, что Евгений – это Сенин-Волгин. Он почему-то забыл его имя. Допев первый куплет «Песни о встречном» Шостаковича, Вера принялась громко, истерически хохотать. Это длилось так долго и так походило на сумасшествие, что все кинулись её успокаивать, уговаривать прекратить, взять себя в руки.
Наконец компания обрела нечто единое, сплотилась в общей тревоге, в общем страдании. Смутном, неясном, но – общем.
Шнееровича и Лапшина ввели в курс тех ужасающих обстоятельств, которые заставили Франсуа выслать телеграмму всем друзьям его невесты Людочки, адреса которых он нашёл в её записной книжке.
Выяснилось в итоге следующее.
Некоторое время назад в Черновцах Евгения Сенина-Волгина задержали и вменили пресловутую 58-ю статью – антисоветская агитация и пропаганда. Узнали об этом Франсуа и Людмила, ночевавшие в ту ночь в Борисоглебском (в дипломатической квартире Франсуа Людочке пока оставаться было нельзя – они ещё не получили разрешения на брак), когда к ним нагрянули добры молодцы в синих фуражках и подвергли Людочку тщательному допросу на предмет её знакомства с врагом народа Сениным-Волгиным. Франсуа ни о чём не спрашивали, не разговаривали с ним, не замечали его. По итогам этой экзекуции Людочку эмгэбисты забрали с собой. Франсуа ждал её до утра. Когда она не вернулась, в панике вышел на улицу, где наткнулся на Свету.
Девушка выслушала не знающего, куда себя деть, француза и посоветовала ему собрать всех, кто участвовал в посиделках у Гудковой и, соответственно, был знаком с Сениным-Волгиным. В любом случае вместе они быстрее придумают, как им всем себя вести, каких показаний придерживаться, если следователи с Лубянки доберутся и до них. Света помогла Франсуа отправить телеграммы, посчитав, что это самый верный и быстрый способ. Адреса обнаружились у Люды в записной книжке. Гудкова оказалась аккуратисткой и, хоть ни к кому из своих друзей в гости не ходила, была в курсе места жительства почти каждого. Не нашлось только нового адреса Шуриньки, но они надеялись, что кто-нибудь его известит.
Отношения между Светланой и Людмилой нередко накалялись. Светлана догадывалась, что Люда не держит её за равную, обижалась из-за этого, придирчиво искала в Гудковой недостатки и находила их. Но какое всё это теперь имеет значение?! Зачем её увезли на Лубянку? Что с ней там делают? А Сенин-Волгин? Жив ли он вообще? Она испытывала жгучий стыд от того, как раздражал её иногда поэт и математик, ныне томящийся в застенках. Да, он говорил всякую чушь, но никого не ограбил, не убил! Мысли её так запутывались, что она ни одну из них не могла толком додумать.
– Не будем обольщаться, – начала Прозорова резко и чуть картинно, – теперь всех нас потянут на Лубянку. Что? Что вы молчите? Думаете, вас это минует? Чёртов математик, договорился.
– Не надо так о Евгении. Не надо. Ему сейчас ужасно, – сказал Франсуа с чуть карикатурным акцентом и поднял руку, как дирижёр, намеревающийся дать оркестру знать, что музыка кончилась.
– Почему не надо? Вам, Франсуа, тоже есть о чём задуматься. Может, следили за вами? Нет? И через Евгения подбираются к вам? Вы не шпион, случайно? Говорят, в посольствах все шпионы. Вдруг всё это из-за вас?
– Вера, мы сюда не ругаться пришли. Прекратите. Мы собрались здесь, чтобы о чём-то договориться. Понять, как нам вести себя. – Франсуа нервничал, но дипломатическая выучка позволяла ему это не показывать. – Наверняка у вас, если вызовут, станут допытываться, кто как себя вёл, кто ругал Сталина и советскую власть. Как вы собираетесь на это отвечать?
– Конечно, мы ничего не будем подтверждать. Тем более мы почти ничего не знаем о Евгении толком. Как он арестован? При каких обстоятельствах? – Шнеерович вёл себя так, словно имел полное право говорить от лица всех.
– Ты думаешь, на Лубянке перед тобой отчитываться станут? – зло хохотнула Генриетта.
– Может быть, обратиться в МГУ? – продолжил рассуждать Михаил, не реагируя на издёвку. – Ведь он там защищался. Скорее всего, именно МГУ отправил его на работу в Черновцы. Не сам же он туда подался. Да, точно. Его послали туда преподавать математику. На Западную Украину никто не хотел ехать. Там ещё неспокойно. Банды всякие. А он согласился.
– Откуда ты всё знаешь? – недобро поинтересовалась Вера.
– Я его встретил летом. Случайно. Мы немного поболтали. – Михаил потупился, будто его уличили в чём-то неприличном.
– А что ты, Шуринька, молчишь? – Генриетта повернулась к Лапшину.
Лапшин вздрогнул. Голос Платовой, такой громкий и неприятный, воткнулся в него и, казалось, прошёл до самой середины головы, болью резонируя в глазах.
– Тебе плохо? – продолжила
