Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов
Рассказал маме еще кое-что. Есть два физиологических момента. Когда доходит запах жареного мяса, особенно куры-гриль, глаза начинают слезиться, к горлу что-то подкатывает, тошнит, и если запах не уходит, то рвет. Когда при мне пьют алкоголь (особенно женщины), тело начинает трясти — становится тяжело и страшно, будто сам пьянею по-плохому. Последний раз… оказался случайно на каком-то научном банкете, где было и мясо, и алкоголь. Закрыл глаза, чтобы это все не видеть. Было желание и фантазия — выйти с битой и переебать все, все эти столы, все эти праздные настроения, с воплями «кайтесь, уроды, к вам ангел прилетел». Там были люди, которых я искренне ценит и любил, и это чувство контраста вгоняло еще в большую тошноту. В итоге для меня тот вечер закончился привычно — несколькими колесами ибупрофена и тупым сном во внутреннем колодце.
— Да что же с тобой такое? — мама по-доброму, по-теплому выслушала, пожалела, как обычно.
Раньше, когда становилось жалко себя классифицирующего, ложился под иконками, сворачивался калачиком, засыпал, видел во сне старые дома, простые, но глубокие взаимоотношения, добрых людей.
32. Лес. День.
И вот, однажды в том лесу. Сразу его заметил. Человек со странным взглядом и большим носом, в грязной куртке, на земле. Что-то раскладывает, чертит, лепит из песка и грязи. Есть такие люди — у них улыбка направлена внутрь себя, смотрят не прямо, а как бы боком (аутизм-аутизм-аутизм?), нос большой, ровный, щеки красные, волосы грязные, куртка старая. Сказал, что все вокруг идут к прогрессу, а он сам отправился обратно, достал книгу из штанов и начал что-то вливать.
В то время окраинным эзотериком можно было стать правильнее. Случайно находишь книгу о природе бытия, знаках, или комментарий на апокриф, изданный за свой счет каким-нибудь городским безумцем, или тетрадку со схемами, с янтрами-мантрами-тантрами, и все. Никакой другой информации нет. Входишь туда и живешь. И получается ведь! Засыпаешь с мыслями о том, о том самом, о том самом скрытом. Сейчас можно цинично отбросить этот текст, сказав себе, что читал и не такое, а тогда нельзя было, тогда раз дошел до него тайными тропами, необходимо было поглотить.
И такой шепчущийся со своими тайнами, кутающийся от холода в старой куртке, смотрящий боком и беседующий с мухами. Он — не настоящий философ, он не вносит вклада в культуру, он может умереть и никто не заметит. Но он — во всех лесах, его знают насекомые, он — на всех заброшенных заводах, он познал всю глупость непонятной книги.
После посещения собраний и библейской школы, Эдуардус тоже ходил на болота и показывал сущностей — леших, дергающихся гномов, — обмазывался грязью, ползал голышом, визжал, смешно танцевал. Это как буто, только втихаря, и с лютой психической отдачей. Спонтанный кекс на болотах говорит с прутиками и палочками, кувыркается, шепчется. Я прибежал к Эдуардусу и сказал «пойдем, пойдем, там наш брат в куртке с большим носом, с книгой в штанах, пойдем, он в лесу». Мы пришли, а его уже не было. А на том месте — построенные кораблики из песка, с мачтами, с парусами из листочков — для животных, чтобы они переправлялись через свои водоемы.
Мы сидели на хате, смотрели, как играют в компьютерные игры. Все нервничали, готовились к общему. В семь выдвигаемся, за двадцать минут дойдем, остальные подтянутся.
— А за кого впрягаемся? Ты его знаешь?
— Нет.
Если возникнут серьезные проблемы, подъедут поддержать серьезные люди — уже договорились.
— А ты знаешь, за кого впрягаемся?
Подходим толпой и четко растолковываем — такие планы. У кого цепь, у кого бита, а у меня — нунчаки. Я хорошо манипулирую предметами, кручу палочки, карты, кубики-рубики, руки заточены под сложные движения. Если вдруг… звоним серьезным, они уже подъезжают со стволами. А сколько нас всего? Человек двадцать должно подойти к половине восьмого. Некоторые друг друга не знают.
— Так за кого впрягаемся?
Да никто не знает, что там за проблема. Да какая разница! Есть общее. Мы сидим, внутренность трясется, предвкушает войну, нас много — человек семь, тоже малознакомых. Что я среди них делаю? Да просто зашел в гости к другу, а тот схватил за плечи «братан, нужна твоя помощь, ты просто можешь палочки раскрутить — и всем ясно станет, даже в махалово не надо лезть». А за кого впрягаемся-то? Да, за дебила одного, я его не знаю, на дискотеке накосячил, ему наваляли, но его брат пришел и попросил разобраться. Вот, собираемся, скоро выдвинемся. Но ведь прошлый раз кому-то ухо оторвали, а неделю назад одного бойца застрелили. Да ладно, случается, мы просто пойдем и поговорим. С кем поговорим? О чем? Всех приятно трясет от осознания общего, опасного, настоящего, смелого, запрещенного. Мы идем по улице всемером, подтягиваются остальные — они с нами, или мы с ними. Так за кого впрягаемся? Да заебал уже спрашивать, да какая разница, мы просто так живем. Подходим к точке. Там другая толпа. Отходят поговорить. Шепот «звони серьезным»… подъезжают на черной машине, кого-то выхватывают. Я смотрю на толпы и не понимаю, кто за кого, кто эти люди, о чем кто говорит, кто с кем разбирается. Ко мне сбоку подваливает лютый чел, интересуется, с кем я.
— Да я философ, изучаю взаимоотношения между людьми.
— Типа?
— Типа так. Есть страсть или нет? Есть понимание или нет? Здесь, например, нет понимания, но есть остатки страсти.
— Есть шмаль?
— Не, я просто такой.
— Так с кем ты?
— Да со всеми вами. Можешь серьезных обо мне спросить.
Он отходит, смотрит в сторону беседующих. Один из наших (он точно из наших, мы вместе шли по дороге) возвращается. Пацаны, за кого мы впрягаемся вообще? За гандона какого-то.
