Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес
Ольвидо и Ангустиас одновременно произносят:
– Нет, это мне не нравится. Дальше.
– Номер три. Мы спускаем ее тело вниз по реке. К реке Дьяволов доступа нет, но Эмилио сказал, что есть другие речки и ручьи, которые в нее впадают. Можем поместить ее на хороший плот или что-то в этом роде. Только не в гроб. Он может быть слишком тяжелым и утонуть.
Третий вариант не избавит их от необходимости тайком выносить тело из похоронного бюро, хотя потенциально избавит от проблем с пограничным контролем. Но для Ольвидо он просто ужасен. К ее безжизненному телу получат доступ палящее солнце, ледяная вода и ненасытные стервятники, высматривающие очередную добычу. Отвратительные создания усядутся на нее, проколют когтями, вгрызутся в лицо своими острыми как бритва клювами, сдирая кожу и выклевывая глаза.
– Нет! – кричит Ольвидо, закрывая лицо руками.
– Ладно, забудь, – говорит Фелиситас, прежде чем Ангустиас успеет согласиться.
Ангустиас растерянно смотрит перед собой:
– Я не хочу видеть, как она плывет по реке. Пусть и на хорошем плоту, и в красивых цветах.
– Ты согласилась на открытый гроб, – замечает Фелиситас.
– Да, но я не собиралась пускать его по реке. И гроб, кстати, будет плыть, как корабль, потому что он полый внутри.
Фелиситас на минуту задумывается.
– Ты права, – наконец говорит она. – Но все равно вынести гроб будет гораздо сложнее, чем тело.
Ангустиас опускается в кресло.
– Кажется, она действительно все это обдумывает, – Ольвидо наклоняется, чтобы рассмотреть лицо дочери. – И выглядит расстроенной… Angustiada.
– У меня кружится голова, – бормочет Ангустиас. – Мне нужно съесть что-нибудь сладкое.
Ангустиас и Фелиситас набрасываются на испеченный Ольвидо персиковый пирог, который Эмилио оставил им на десерт. Пока они жуют сладкую фруктовую мякоть, каждая высказывает свои идеи. Ольвидо, все еще пораженная беспокойством Ангустиас, даже забывает их останавливать. Та Ангустиас, которую она знает – ну или знала, – приняла бы первый предложенный ей вариант, и степень его выполнимости не имела бы никакого значения. К чему переживать? Иди и делай. Неужели то, что Ольвидо заподозрила прошлой ночью, правда? Неужели материнство принесло с собой зрелость? Нет. Это просто возраст. Даже Ангустиас не смогла избежать забот взрослой жизни. Ей приходится оплачивать счета и кормить семью. Возможно, она подражает Ольвидо. Она признала, что мать оказалась права и пришло время стать рассудительней. Ольвидо была хорошим учителем.
– Мы могли бы организовать сбор средств, чтобы оплатить первый вариант. Я знаю, ты говорила, что бабушке бы это не понравилось, но…
– Она права, – вмешивается Ольвидо. Просить милостыню после того, как люди так щедро одарили ее при жизни? Это невежливо. Просто стыдно.
– Но кому какое дело? Я имею в виду, что ее уже нет, а люди здесь вроде любили бабушку, так ведь?
Ангустиас потирает затылок:
– Да, но, честно говоря, я не хочу этого делать. Не хочу, чтобы люди думали, что мы… нуждаемся.
– Правильно! – восклицает Ольвидо. – Молодец!
Фелиситас медленно откладывает вилку и, перегнувшись через стол, кладет ладонь на лоб матери:
– Ты не заболела?
– Что?
– Тебе же все равно, что думают люди. И мне ты без конца твердишь, чтобы я об этом не волновалась.
– Какой ужасный совет, – морщится Ольвидо.
– Мне не все равно, – говорит Ангустиас, слегка сжимая руку дочери и убирая ее от своего лица. – Бывает иногда. И да, ты права. То есть я права. Ты понимаешь, о чем я. Просто… Я не знаю. Может, это потому, что мы здесь. – Она обводит глазами комнату. – Именно здесь меня волнует, что подумают люди. Твою бабушку это очень волновало, и она всегда говорила, что и мне должно быть не все равно.
– Неправда, – возражает Ольвидо. – Не всегда, а только когда это было уместно и необходимо.
– И она требовала, чтобы я держала рот на замке. No digas nada. Calladita te ves más bonita[58].
– Я имела в виду, что не стоит комментировать чужие дела, – отражает очередную нападку Ольвидо. – И болтать про свои.
Зачем прихожанам их церкви было знать, что Ангустиас беременна, еще до того, как стал виден живот? А родителям одноклассников – что их отец ушел из семьи, когда его запах еще не успел выветриться с простыней? Что, если бы в один из таких моментов, когда она болтала без умолку, она выдала бы какой-нибудь секрет Ольвидо тому, кому не следовало? Ей стоило научиться быть сдержаннее, обдумывать свои слова и поступки, думать об их последствиях.
– Но она была не права. Как можно все время молчать? Что это за жизнь, когда не можешь поделиться своими мыслями и чувствами? Ну правда, она ведь во многом была не права.
– Хватит, – раздраженно говорит Ольвидо.
– Зато она постоянно заботилась о приличиях, – произносит Ангустиас манерным голосом.
– Хватит! – повторяет Ольвидо.
– Веди себя благопристойно. Una señorita[59].
– Я делала все что могла, – продолжает сопротивляться Ольвидо. – Старалась изо всех сил.
Ангустиас уже давно стала матерью. Она должна ее понять.
– Но ты ничего не можешь решать самостоятельно, ты же еще ребенок.
Нет, она ничуть не повзрослела. Она совсем как Виктория.
– Мама, – говорит Фелиситас таким тихим голосом, что Ольвидо едва ее слышит. – У тебя может быть свое мнение, но не высказывай его вслух, потому что, если оно окажется ошибочным, ты попадешь в ад.
Ольвидо топает ногой:
– Довольно! Я больше не хочу этого слышать. Прими решение, чтобы я могла наконец вас оставить. Навсегда. Ты ведь этого хочешь, правда?
Слова Ольвидо адресованы дочери, но смотрит она на Фелиситас. Ее должен видеть хоть кто-то, и неважно, что сейчас она выглядит слабой и отчаявшейся.
Глава 19
Ангустиас
Ангустиас не может прекратить свой излишне откровенный и бессвязный рассказ – подобно тому, как не может не зевать в конце долгого рабочего дня или не смеяться собственным шуткам.
– Все так, как есть, просто потому что так было всегда. Боже упаси нас что-нибудь менять.
С тех пор как Ангустиас стала матерью, она более осознанно относится к тому, что и как говорит.
– Я имею в виду, менять к лучшему, но она так это не воспринимала.
Ты можешь вспылить, находясь за рулем, но при этом никаких неприличных выражений. Будь вежлива с официантами и продавцами. Подавай хороший пример.
– Конечно, она работала, и для нее были важны свобода и независимость. Но когда дело коснулось моей независимости, внезапно оказалось, что место девушки – в доме
