Идущая навстречу свету - Николай Иванович Ильинский
Возвратившись после встречи с начальником ОББ Гродненского областного управления НКВД полковником Пыко в свой душный клоповник, Кривичский, не раздеваясь, упал вниз лицом на постель и сразу же уснул. Спал долго и без сновидений, проснулся к вечеру и увидел сидящего рядом с кроватью незнакомца, который улыбнулся и кивнул ему головой. «Наверно, этот тот самый интересный человек, — подумал Владимир Николаевич, — о котором намекнул мне ночью Григорий Васильевич».
— Ну и спал! — теперь уже звонко смеялся незнакомец. — И, что интересно, даже не храпел!.. А?…
— Минут шестьсот, — в тон ему ответил Кривичский, вспомнив строчку из «Василия Теркина» Твардовского. Эта поэма пользовалась невероятной популярностью особенно у военных, а партизаны причисляли себя к штатным военным.
В комнате кроме них двоих никого не было: то ли всех прибывших в Гродно на службу в органы общественного порядка уже приняли и развели по райотделам милиции, то ли они отправились знакомиться с городом и, главным образом, с горожанками.
— Вставайте, Владимир Николаевич, — устало сказал наконец вошедший и оглянулся на дверь. — И давайте знакомиться… Я — Петр Андреевич, по фамилии Стриж… Ну да, городская ласточка, — помахал он руками, словно крыльями, и добавил, видя удивление на лице Кривичского: — Фамилия белорусская, как и твоя. Майор Стриж!.. Работаю в отделе оперативником, ловлю бандитов-иногда удается, иногда нет…
— Так и я…
— Вместе работать будем… — ответил на возможный вопрос Кривичского Петр Андреевич. — Теперь берите вещи и едем…
— Да какие у меня вещи — солдатский вещмешок!.. Ну, раз уж мы коллеги и познакомились, давай на «ты»…
— Согласен, — обрадовался майор и назвал: — Володя!.. Владимир!..
— Петр, — засмеялся Кривичский, — Петр Первый!.. Да, у меня товарищ по работе впервые — Петр! Только куда едем, если не секрет?…
— На Занеманскую сторону… На улицу Садовую, что недалеко от улицы Лелевеля. Я тебе там уже квартиру подыскал, сговорился о цене… Хозяева — старик и старуха, Станислав Викентьевич и Галина Юзефовна, у тебя отдельная комната: живи — не хочу!.. Я по соседству с ними убежище снимаю, они меня знают, я для них рабочий табачной фабрики, потому здорово и не торговались…
Кривичский впервые увидел Неман — широкий, полноводный. Мост через него был пока понтонный.
— Говорят, приступают к возведению нового пешеходного и автомобильного моста, а пока спасибо саперам… — словно оправдываясь, что нормального моста еще нет, объяснил майор. Недалеко у берега реки, наверно, у пристани, был пришвартован старый пароход с большими колесами позади. Владимир Николаевич, имея хорошее зрение, даже прочитал название парохода — «Александр Пушкин». — Ходит по Неману это корыто медленно, — заметил Стриж, — когда плывет мимо пляжей, детишки, эти сатанята, цепляются за лопасти колес, поднимаются вверх и опускаются в воду… Их гоняют, опасно же, но с них как с гусей вода… Им это одно удовольствие…
Дом оказался небольшим, скорее не городским, а деревенским, с удобствами во дворе, но хозяева — милые, встретили Кривичского радушно.
— Андреич плохого постояльца мне не предложит, — с улыбкой глядя на Стрижа, сказал Станислав Викентьевич.
— Викентьевич! — развел руками Петр Андреевич. — Вы же меня знаете…
Домик небольшой, но аккуратный, из красного кирпича, сложенный еще, как уверяли хозяева, при панской Польше, когда цегла, то есть кирпичи, была намного дешевле, чем теперь, при коммунистах. Задний двор плавно переходил в маленький хорошо ухоженный садик, где весело звенели зеленой листвой несколько яблонь, груш и одна развесистая вишня. Владелец дома и, следовательно, всей усадьбы Станислав Викентьевич был рачительным хозяином, бережно ухаживал за садом, о котором, по его же словам, мечтал всю жизнь и на который заработал, служа жолнером в польской армии. Станислав Викентьевич всегда помнил и даже не однажды хвалился Стрижу, как он вместе с другими отважными жолнерами (в польской армии неотважных жолнеров быть не могло), в двадцатых годах надрал дупу, то есть задницу, советским командирам Тухачевскому и Буденному и тем самым спас честь и независимость Речи Посполитой и даже костел от безбожных большевиков Феликса Дзержинского. За эти несомненные заслуги он, храбрый поручик, и получил в черте города Гродно, хоть и в Занеманье, участок земли и свил здесь свое собственное теплое гнездышко. Теперь обстановка изменилась: потомки Тухачевского и Буденного надрали дупу гитлеровцам, и он, Станислав Викентьевич, дружески относится к Советам, согласен забыть всех советских вождей и даже Дзержинского и готов, как жолнер, верно служить новой власти. Утверждая это, врал он, конечно, затаив ненависть к стране Советов, но жизнь брала свое и приходилось мириться с ней, даже предоставлять на разумных условиях жилье советскому трудящемуся. Кривичскому нравилось съемное жилье: по ночам здесь во дворе и в доме под печкой дружно циркали сверчки, в густом сумраке бесшумно и низко, почти касаясь головы, туда-сюда шмыгали летучие мыши. Тишину в комнате под мерный стук часов-ходиков с подвешенными гирями хозяин дома нередко нарушал мощным храпом, что было слышно даже в комнате постояльца, а так все шло чин-чинарем и Кривичский был вполне удовлетворен своим новым житьем-бытьем. Вот только, к неудовольствию хозяев, по воскресеньям и религиозным праздникам он не бежал в фарный костел отмаливать грехи или просить что-либо у Матки Боски. За годы партизанской жизни Кривичский забыл, как надо молиться, перекреститься мог, а вот молитвы все, которые мать заставляла в детстве знать назубок, позабыл, хотя крещен был по православному обряду. К унии относился отрицательно, а уж католичество не переносил на дух, хорошо зная, что каждый ксендз на территории Белоруссии только для виду лоялен к советской власти, а тайно являлся непримиримым врагом этого безбожного, как они считали, государства. К тому же между Варшавой и Москвой граница если и изменяла свое положение географически, то морально и психологически была неизменной и отражала лишь одно — ненависть. Ну никак русский мужик не мог подчиниться чванливому ляху!
Комната, в которой жил постоялец, — небольшая, но уютная, есть деревянная кровать, стол, два стула с высокими спинками, на стене стучат часы с гирями и более ничего. «Таня бы тут убрала по-своему, — вдруг вспомнил Владимир Николаевич Крайникову. — Обживусь, привезу ее сюда… с Сашкой… Потом
