Хорошая женщина - Луис Бромфильд
Наконец, Наоми не вытерпела и решилась переговорить с тетей Мабель. Заливаясь краской стыда, она сказала, что от всей души хочет сблизиться с Филиппом, но, увы, ничего не выходит. Он так изменился, стал таким холодным и замкнутым. Если б только удалось увезти его в Африку, все было бы хорошо. Там они были счастливы, по крайней мере, это она может сказать о себе; а что касается Филиппа, то и теперь, когда он занят тем, к чему стремился, он кажется таким же несчастным, как и раньше. Таким он был всегда с того дня, как они прибыли в Мегамбо.
Укачивая маленького Джимми, Мабель слушала Наоми с захватывающим интересом. Глубокомысленно обсудив все рассказанные ей факты, она закончила свою речь так:
— По моему мнению, вам, Наоми, нужно иметь ребенка. Филипп полюбил бы свое дитя. Такой уж он человек, не то, что мой Эльмер. И ребенок сблизил бы вас.
Наоми выдвинула старое возражение.
— Но что делать, если мы возвратимся в Африку? Нельзя же везти туда ребенка.
— Ну, это уладится. Его сможет взять на свое попечение Эмма. — Наоми потупилась, не решаясь встретиться взглядом с Мабель, но та продолжала, с чуткостью и грацией бегемота: — Почему это у вас нет детей? Вы не обращались к доктору? Доктора иногда могут помочь.
Наоми вдруг побледнела, как полотно. Не подымая глаз, она сказала чуть слышно:
— Мне для этого не нужно обращаться к доктору.
Качалка под грузным телом Мабель остановилась.
— Ведь вы не хотите сказать, что прибегали к каким-либо средствам, — вы, Наоми Даунс, жена миссионера? Боже, грех-то какой!
Ломая руки, Наоми едва выдавила из себя:
— Я не понимаю вас… Мы… Я никаких средств не знаю… Я… у нас не может быть детей. Мы… не живем друг с другом, как муж с женой.
Качалка оставалась попрежнему неподвижной, — знак возмущенного удивления Мабель.
— Ну, я тоже вас не понимаю… По-моему, это тоже грех, если муж и жена не живут друг с другом. Что говорит библия? «Плодитесь и размножайтесь»…
— Мы думали, что когда-нибудь… — выпалила Наоми. — Только не могли же мы в Африке…
— Ну, теперь вам бы следовало воспользоваться случаем.
Мабель казалась впервые за все время дружбы с Наоми возмущенной и рассерженной. Только после продолжительной паузы возобновилось монотонное поскрипывание качалки.
— Чего вы ждете? — задала Мабель риторический вопрос. — Чего вы ждете? Мужчина ни за что не будет ухаживать без конца понапрасну, в особенности женившись на женщине. Ему это может надоесть. А Филипп такой же мужчина, как и все. Он так жить не может. Не таковский он. Любая женщина скажет это с первого взгляда, — а он из тех, что могут из женщины веревки вить. — Затем, будучи женщиной, вся философия которой основана на собственном опыте, она добавила: — Да что говорить! Даже мой Эльмер не вынес бы такого. Правда, он не особенно стремится к этому, и потом словно стыдится себя… Я думаю, он на это смотрит как на своего рода долг — все-таки он мужчина. — Возвращаясь снова к предмету разговора, Мабель спросила: — А вы слыхали когда-нибудь про отца Филиппа? Интересный был тип. Смотрите в оба, не то окончательно потеряете его сына.
Давно Мабель не произносила одним духом такой длинной речи, и, закончив ее, она погрузилась в глубокое раздумье. Немножко поплакав, Наоми вытерла глаза. Ребенок уснул и свернулся калачиком. Качалка мерно скрипела. Наконец, Мабель тяжело поднялась на ноги, положила спящее дитя на диван и надела жакет и шляпу.
— Послушайтесь моего совета, Наоми, — проговорила она. — Так не может продолжаться. Если вы не хотите его потерять, сделайте так, как я вам сказала. Я знаю толк в людях, и говорю вам, что Филипп того стоит. Он лучше своих родителей и Эльмера, вместе взятых. Я хотела бы иметь такого мужа.
10
Тем временем Эмма искала забытья в кипучей деятельности. Ее дело попрежнему шло в гору, так что для расширения ресторана пришлось заарендовать соседний магазин обуви и предпринять в нем необходимые переделки. Раз десять на день наведывалась она на работы, давала указания плотникам, водопроводчикам и малярам и ссорилась с подрядчиком, приказывая елико возможно уменьшить число колонн, не взирая на опасность падения крыши на головы клиентов.
Не менее горячо взялась она за церковные дела, пожертвовав целый вагон пирогов и печений на ежегодный благотворительный базар. С удвоенной энергией она работала и на посту председательницы «Женского Общества Трезвости». Здесь она задумала поразить врага в самое сердце, изгнав виски из кишевшего заводами и фабриками города, где на каждом углу красовалась вывеска салуна. Она даже нанесла визит недавно овдовевшему депутату конгресса Мозесу Слэду. Визит вышел довольно странным и начался с явно неприязненных действий, когда Эмма с места в карьер предложила депутату надеть белую ленточку и открыто стать на сторону «бога и нравственности».
Слэд, будучи политическим деятелем, чуял, что фортуна еще не повернулась лицом к богу и нравственности, и поэтому с присущим ему красноречием отклонил предложенную честь. Он разъяснил ей, что должен представлять большинство населения, а это большинство, к несчастью, еще склонялось на сторону джина.
Слэду было лет под пятьдесят. Он отличался большим животом, массивными руками и ногами и круглым плоским лицом с широким плоским носом и маленькими бегающими глазками. Голову его украшала порядочная плешь, а остатки некогда пышных черных локонов свисали в лирическом беспорядке.
Он принял Эмму в кабинете, просторной комнате своего дворца на Парк-авеню с темно-красными обоями и слоноподобной мебелью красного дерева и красной кожи. Красивая и пышная фигура Эммы произвела на него заметное впечатление.
Свою речь депутат закончил так:
— Миссис Даунс, я только жду знака от моих избирателей. Можете передать своим сочленам, что я всем сердцем с ними, но я не могу терять голову. Пусть народ подаст мне знак, миссис Даунс, — я только этого и жду.
Эмма почувствовала, что по меньшей мере наполовину одержала победу, и перевела разговор на другие темы. Переговорив о шансах республиканской партии на ближайших выборах, о вероятной летней погоде и, само собой разумеется, о поразительном росте родного города, они убедились, что их мысли обо всех этих предметах совершенно совпадают. Депутат с тяжелым вздохом заметил, что после смерти жены его жизнь совсем переменилась. Прожить с женой тридцать лет и затем потерять ее! Да,
