Засада - Донна Тартт

— Почему вы не идете на качели?

— Потому что мы не хотим! — заорал Тим.

Я приподнялась на локтях, ожидая его следующей команды.

— Подожди, пока она не уйдет, — процедил Тим сквозь зубы. Он был зол и не отрывал взгляд от соседнего двора.

Наконец бабушка Тима сдалась:

— Ладно, как хотите.

В ее голосе прозвучала детская нотка обиды, отчего у меня внутри что-то екнуло. Она вернулась в дом, и я услышала, как захлопнулась дверь — с каким-то безысходным стуком.

Я начала было вставать, но Тим толкнул меня обратно на землю.

— Ты мертв, — сказал он. В его голосе не было ни жестокости, ни насмешки — лишь констатация факта. — Не приподнимайся, не разговаривай, вообще ничего не делай. Все, ты мертв. А потом, — Тим скинул с плеча невидимую винтовку, — мой папа закричал: “Ты убил моего друга! Я тебе отомщу!” — С перекошенным лицом он бросился через лужайку к изгороди из бирючины, окаймлявшей двор, размахивая воображаемой винтовкой и выплевывая воображаемые пули: тра-та-та-та-та.

— Ха, попал! — выкрикнул он. А затем его лицо застыло, он пошатнулся, дернулся под градом автоматных выстрелов, схватился за грудь и рухнул на землю.

Несколько секунд мы лежали в тишине, безучастно глядя в небо. Потом Тим медленно поднялся и посмотрел на меня.

— Вот так умер мой папа, — сказал он.

Я села, оглянулась на дом его бабушки и заметила, как в одном из маленьких окошек на втором этаже кто-то отодвигает занавеску.

— Там кто-то смотрит на нас, — сказала я, указывая на окно. — Видишь?

— Не обращай внимания, — ответил Тим, даже не глядя туда, — это всего лишь моя мама. — Занавеска медленно опустилась обратно. — Давай еще раз, — предложил он.

С того дня я почти каждое утро мчалась к Тиму. Мы играли не только во дворе его бабушки, но и на заросшем пустыре по соседству. И если я по какой-то причине не приходила вовремя, Тим сам являлся к моему дому, с настойчивостью взрослого стучал в дверь, и мы молча бежали по залитому солнцем тротуару, проскакивая через дворы и изгороди, пока не добирались до тропинки, окруженной “джунглями”, где нас поджидал невидимый враг. Целый день мы уворачивались от пуль в диких зарослях бузины, айланта и разросшихся лилий, ползали на четвереньках, бегали зигзагами от одного укрытия к другому, замирая на мгновения и снова бросаясь вперед, обстреливаемые тем, кого никогда не видели. И раз за разом, пошатываясь, мы падали перед ним — сначала я, потом Тим. И хотя наши сражения становились всё сложнее и изощреннее — перестрелки, мины-ловушки, минометно-ракетные обстрелы, — финал всегда оставался неизменным. Корчась в агонии, мы лежали на спине под палящим солнцем, давая смерти время впитаться в нас. И даже когда наконец поднимались, потирая глаза и потягиваясь, какое-то время мы молча сидели, как люди, только что очнувшиеся от глубокого сна.

— Давай еще раз, — говорил Тим, резко вставая и разрывая тишину. — Но в этот раз будет лучше.

Я давно привыкла к таким, как Тим, — детям, приезжавшим на каникулы к своим бабушкам и дедушкам, которые дружили с моими, и, когда они уезжали домой, мне было совсем не сложно попрощаться с ними и, не оглядываясь, побежать дальше по улице. Каждое Рождество я проводила неделю за шахматами с робким Робби Миллардом, чьи родители были миссионерами в далекой Мексике. У бедного Робби были бесконечные проблемы с желудком, и он принимал кучу лекарств, потому что однажды съел плохо вымытый фрукт в Мехико и подхватил паразита. А на Пасху я всегда с нетерпением ждала встречи с Джеки и Шерилин— светловолосыми, веснушчатыми близняшками. Они были старше меня, обожали детей и все время умоляли родителей подарить им младшего братика или сестренку. В нашу первую встречу они сразу взяли меня за руки, отвели в мансардную спальню бабушкиного дома и с серьезными лицами объявили, что мы — обездоленные сироты, а я — их младшая сестра Ханна, о которой они теперь будут заботиться. И так каждую весну на несколько дней я становилась “Ханной”, а Джеки и Шерилин готовили еду, убирали, шили и пели мне колыбельные в нашем “мансардном” доме.

Но Тим был другим. Мы не отличались по росту, а его желтовато-карие глаза напоминали взгляд сосредоточенного кота. В нем не было ни капли ребячества или легкомыслия, и эта серьезность привлекала меня, я чувствовала родство душ. Что самое странное, я интуитивно понимала, что он не такой временный друг, как Джеки, Шерилин и остальные, и, как выяснилось, была права.

Отец Тима, лейтенант Роберт Аллан Кэмерон, чье имя было выбито на армейских жетонах, был единственным сыном миссис Кэмерон. Однако то, что она назвала (в церкви) “коротким визитом ее внука и невестки после похорон”, неожиданно затянулось. Прошло две недели, затем месяц, потом второй. В дом миссис Кэмерон зачастили маляры, а вскоре в местном мебельном магазине был сделан заказ на детскую кроватку. Моя мама, делая вид, что ее это не особо интересует, но при этом явно сгорая от любопытства, спросила, не знаю ли я, когда Тим с матерью собираются вернуться в Даллас (где они жили), и не встречала ли я его мать, когда бывала у миссис Кэмерон.

— Нет, — коротко ответила я и убежала. В те дни я была еще слишком мала, чтобы справляться с неудобными вопросами, поэтому просто разворачивалась и спасалась бегством.

Вьетнам. Война шла по телевизору каждый вечер, но я никак не могла в ней разобраться, даже когда мама пыталась мне объяснить. Хаотично мелькали картинки: разбитые дороги, взрывы, огонь, полыхающий в темной гуще джунглей, школьницы на велосипедах и опустевшие города, по улицам которых ветер гонял клочки бумаги. Американский военнопленный, словно обезумевший, кланялся на все четыре стороны. Названия мест — Хайфон[2], Дакто[3], Иа-Дранг[4], Донгха[5] — звучали как заклинания из страшной сказки. У некоторых отдаленных уголков этой страны не было даже названий, только номера, а солдаты — по колено в грязи, с дикими ухмылками, с трудом передвигавшиеся и падавшие от усталости, с касками, исписанными грубыми черными надписями[6], — выглядели безумцами.

Было что-то зловещее в блестящей зелени камелий, в густой листве, за которой прятался наш снайпер, словно хищник, поджидающий добычу. Каждый день он притягивал нас, как ядовитая приманка, и каждый