Идущая навстречу свету - Николай Ильинский
— Ох, Кукин! — покрутил пальцем у головы председатель. — Ну и философ!..
— Ты, Фролка, дочитаисси, — погрозил Фролу Денисовичу Данила Степанович Росляков, — приедет, знацца, до тебя гэпэу с револьвертом на поясе и кликнет, где тут энтот умница-читака… Кукин по фамилии? И, как ты сам кажешь, он тебя… под корень!.. Как до войны Захарку Тишкова, помнишь?… Он тоже Денисович был, как и ты… Захар Денисович!.. Каркал и накаркал на свою голову…
— Помню, — с грустью и даже с болью в голосе ответил Кукин. — Захарку каждый сверчок под печкой, та скать, знает: мало — свои в тюрьму посадили, но и немцы повесили…
— Свои по ошибке, — заметил Конюхов, — а немцы за то, что прятал советского летчика. — Да, вот что, Фрол Денисович, в самом деле, откуда ты столько ума-разума набрался — все знаешь?… Про колхозные уставы, к примеру?…
— Да ничего я не знаю, председатель, — отмахнулся Кукин, — глупый, та скать, как салманов серин-мерин… Когда наши отступали, у нас ведь все тут побросали… И библиотеки — школьную, сельскую… А я эти книги себе, та скать, почти все загреб, зачем, думаю добру пропадать… А тут немцы!.. Слышу, говорят, фрицы всех русских, у кого найдут советские книги, будут, та скать, под перекладину… Тогда я книги — в ящики и ночью в землю закопал, как в могилу, только крест не поставил: если все обойдется, найду, та скать, и без приметы… Потом уже при немцах, точнее при мадьярах, обвыкся, стал украдкой вытаскивать книги по одной и читать, та скать… А уж когда наши вернулись, — махнул он рукой, — и говорить нечего… Но книжки я эти отвез в школу, нехай дети теперь читают…
— Это я знаю, молодец! — похвалил Кукина председатель.
— Последнюю недавно в сельсовет отнес, — сознался Фрол Денисович. — Книжка самого Ленина!.. Все понять хотел, да так и не понял… Нет, первое слово — не тяжелое, та скать, разобрал, что-то… материя там… А какая такая материя, ситец или сатин, что штаны шьют, или… — покрутил он головой. — А второе!.. Эмп… эмп… запросто не выговорить!.. Да вот и она не поняла, — кивнул Кукин на Варвару, которая вышла на крыльцо сельсовета. — Варвара Стратоновна, я, та скать, про ту книжку Ленина, что тебе торочил не раз…
— Эмпирио-кри-ти-цизм! — весело, даже задорно ответила Варвара. — Вечер посидела допоздна — выучила слово наизусть!. Ясно?… Могу повторить!..
— А это что такое, эмпи… эмпи?… — поинтересовался Конюхов.
— А кто ж его знает, — повела плечом Варвара. — Иди у Ленина спроси, ты председатель, тебе он разъяснит, — пошутила она и пошла, перешагивая и легко перепрыгивая через разбуженные мартовскими солнечными лучами говорливые ручейки, бегущие вдоль по широкой деревенской улице.
Возвращение блудного сына
I
Поздно вечером постучали в окно.
— Господи! — как всегда, испуганно перекрестилась Анисья Никоновна. — Да кого же это на ночь глядя принесло?
— Сашка?! — поднял голову Афанасий Фомич.
— Какой Сашка?… Саша в другой комнате спит давно… Аж пузыри от носа отскакивают!..
Саша лежал на своей кровати и сладко посапывал. А старики улеглись на печи: хоть и твердо на кирпичах, подстилка-то тонкая, но кирпичи еще теплые, греют старые бока.
— Где-то я слышал присказку, не вспомню, кто говорил, что, мол, до тридцати лет мужика баба греет, после тридцати — стакан самогону, а уж после и печь не греет, — укладываясь перед этим на сон грядущий, пытался рассмешить Анисью Афанасий Фомич, но не рассмешил — она вдруг всхрапнула и заурчала носом. Он сердито хмыкнул, тоже поднял под голову подушку, поправил пальцами усы, которые ему почему-то стали мешать, и повернулся на правый бок. Ночью, уже сонный. Афанасий Фомич все равно переворачивался на спину и принимался разводить такой храп, что тараканы, вышедшие в потемках погулять, похулиганить, особенно под печкой, вновь забивались в свои потаенные места и со страху затыкали лапками уши. Вынести без нервного срыва мощь такого храпа мог не каждый таракан, а только пожилой, закаленный ночным «громом», раскатывающимся откуда-то из-за коменя печки и заполнявшим всю хату. «Грому» помешал робкий стук в окно.
Анисья толкнула Афанасия Фомича локтем в бок:
— Ты бы слез, поглядел, кто там стучит…
— А я только-только улактовался, — упираясь руками в кирпичи, встал, кряхтя, Афанасий Фомич и босиком, в подштаниках и нательной рубахе, подошел к окну. Дуть на стекло не надо было — календарь свидетельствовал, что уже наступило 14 марта, окна не замерзали. — Хто там? — хрипло спросил Афанасий Фомич, но ответа не услышал, видел только за стеклом бедное пятно лица, а потом и руку, которой незнакомец махал: дескать, открой хату. Делать нечего: Афанасий прошлепал босыми ногами по холодному полу до порога, но вернулся к лежанке, которая была еще горячей — ее поздно вечером топили, в сумраке нащупал ошметки тапок — они были у него с Анисьей одни на двоих, кто раньше сунет в них ноги, тот и счастливый владелец теплой обуви. В сенях было очень холодно. Афанасий Фомич нащупал руками щеколду, отвернул ее в сторону, к железной задвижке пальцы просто прилипали. Наконец дверь поддалась и, грустно скрипнув, она тоже, видимо, продрогла, отворилась. Афанасий Фомич побежал в хату, откуда потянуло теплом и уютом, а незнакомец сам закрыл за собой дверь и, споткнувшись о выщербленный порог, вошел в дом.
— Афанаська, серники на загнетке, кажись, я их там оставила, — послышался с печи голос Анисьи. — Да и вьюшку не забудь задвинуть, а то группку всю выхолодит, — продолжала она подавать команду сверху.
Афанасий Фомич зажег керосинку со стеклянным немного закопченным пузырем, поднес ее ближе к лицу незнакома и чуть было не уронил от испуга и волнения лампу на пол: перед ним стоял сват Егор Иванович Гриханов.
— Егорка!.. Егор Иванович?!
— Я, я, Афанасий… Афанасий Фомич, узнал свата?…
— Да как же не узнать, небось, не впервой вижу… Похудал, постарел, а так… Как же не узнать?… Узнал!.. Аниська, слезай-ка и ты с печи… Сват Егор пришел… Ну, ты раздевайся, куфайку вон туда в угол кинь, а я хоть штаны надену, да и рубаху — дюже холодно…
— О-хо-хо, кому сват, а кому
