Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Помолимся, сынок, может, в последний раз ты видишь нашу церкву, а я тебя, — староста первым слез с брички. — Вон и ветряк наш стоит как истукан, не машет крылышками, не прощается с тобой…
Отец и сын, повернувшись лицом к селу и стоя на коленях, прочитали молитву, перекрестились трижды и, низко коснувшись лбами кончиков жесткой травы, поклонились. Снова примостились на бричке, тронулись с места.
— Заметил я, что никто не вышел нас провожать, — пожаловался Свирид Кузьмич сыну. — Будто вымерли все, сволочи… Вот как оно, сынок, получается, так что лучше тебе поскорее уехать… А там видно будет, время покажет… Мы с матерью свое отжили… почти отжили… А тебе надо думать, что дальше делать… Но, но! — хлестнул он ременными вожжами по широкой спине коня, и тот, фыркая и круто изгибая поблескивающую от пота шею, помчался легкой рысью, выбивая копытами вспышки горячей пыли.
Однако староста ошибался. Их провожало все село, но украдкой выглядывая из окон и из подворотен.
— Наверно, с похмелья головы у них здорово болят!..
— Да, такой стол вчерась отгрохал староста… Самогонки было море!..
— Коменданта лагеря под руки вели полицаи…
— А его адъютанта вообще несли, — такими словами нагорновцы провожали Оську в далекий неизвестный путь.
— Ну, Катя, теперь тебе некого бояться, — угощая кусочком шоколада, подаренного охранником Ласло вместе со старым мадьярским мундиром, улыбалась Анна. — И я прятаться больше не стану… Вражина Оська уехал, и чтоб он больше сюда, гадина, не вернулся, помоги ему в этом, Господи! перекрестилась Анна. — Душегуб он! — И плюнула на пол.
— Хоть бы дал Бог! — вздохнула Екатерина, жуя горьковато-сладкую шоколадку. — А прятаться нам все равно надо, Анечка, от мадьяр, а еще больше от немцев, если сюда нагрянут. — Катя поправила на своей голове старый весь в заплатках платок, наполовину прикрыв им большие грустные глаза.
— Отец твой — полицай, неужто они и дочь полицая тронут?
— А что им полицай! Не посмотрят… Может, на старушку в тряпье и сапухе не позарятся, — засмеялась Екатерина и взглянула на себя в зеркало. — Вишь, какая я красотка!.. Ты измажь мне лицо сапухой еще больше, чтобы на меня страшно глядеть было, чтобы воробьи и вороны со страха облетали меня стороной…
— Что если ты мадьярскую форму наденешь? — в свою очередь звонко рассмеялась Анна. — Вон на лавке валяется… Ласло принес, я только намекнула, он тут же приволок, думала Алеше передать, да Захар Денисович, земля ему пухом, отсоветовал, сказал, что в такой одеже его сами же мадьяры и схватят, как дезертира… Но все равно Ласло молодец! — Анна задумалась, грусть отразилась в ее глазах. — Где теперь мой Алешенька? А?
— И мой Витенька, — в тон Анны сказала Екатерина, — жив ли?… Я все равно буду его ждать…
— Твой-то, если останется жив, обязательно вернется, здесь его отец и мать, а мой — не знаю, — горько вздохнула Анна и вдруг негромко запела:
Цвела, цвела черемуха
На белой на заре…
Катя тут же подхватила, и хату наполнила нежная, немножко грустная, красивая, до боли знакомая и родная русская мелодия:
В ту пору мой — от миленький
Стучал в окно ко мне.
«Вставай, вставай, любимая,
Сон сладкий позабудь,
Нежданно и негаданно
Я еду в дальний путь…»
Не знаю, долго ль будет он
В далекой стороне,
Но если жив останется,
Воротится ко мне.
— Если останется жив… — закончив петь, промолвила Анна и перекрестилась. — Господи, помоги ему, моему Алешеньке!..
— И моему Витеньке… — тоже стала креститься Екатерина.
XI
До линии фронта было уже очень далеко. На некоторых участках немецким войскам удалось форсировать Дон, и теперь они южнее рвались к Волге. Однако у Воронежа их остановили. Здесь шли ожесточенные бои. Сюда и направились Алексей и Виктор. Шли от деревни к деревне больше в ночное время, но всегда стучали в окна попросить воды, а то и куска хлеба, если жители благосклонно, хотя и с опаской, принимали их. Были и такие, что отмахивались от незнакомых просителей, словно от назойливых мух: боялись, что немцы за оказание помощи блуждавшим красноармейцам, которые потеряли связь со своими частями и не сдавались добровольно в плен, расстреляют на месте. Так что таких жителей сел можно было понять и не осуждать, если в их домах кишмя кишели дети или доживали свой век старики.
Днем Алексей и Виктор больше рассматривали местность, по солнцу намечали направление, по которому им предстояло двигаться ночью. Для Алексея, совершавшего ночные полеты за линию фронта, все это не представляло проблемы: он прекрасно ориентировался по звездам и, даже когда небо затягивали густые облака, он каким-то непонятным для Виктора чутьем точно определял направление на восток, откуда уже доносились глухие раскаты артиллерийской дуэли.
Под Воронежем были сосредоточены вторая немецкая, вторая венгерская, восьмая итальянская и третья румынская армии — почти весь европейский интернационал. Солдат этих армий беглецы часто видели то там, то здесь на дорогах. Но одного Алексей не знал: созданным Воронежским фронтом командовать был назначен генерал Николай Федорович Ватутин, который был известен ему прежде как работник Генерального штаба. Фронт обороны здесь растянулся почти на полторы тысячи километров.
— Неужели немцы в Воронеже? — не то Виктора, не то себя спрашивал Алексей. — Если так, то далеко они продвинулись… Где тогда прикажешь искать мой полк?… А ведь меня ребята наверняка уже похоронили… Вот будет явление народу, когда я однажды вернусь на аэродром живой и невредимый!.. Представляю физиономию майора Криулина. Ну, скажу, Тимофей Семенович, где мои сто граммов за удачный полет к Красно-конску? А за уничтоженного немецкого генерала наливайте мне еще дополнительно спиртного… Представляешь, Витя, он от неожиданности аж присядет… Ну что, говорю я ему, кот Тимофей, приготовился к прыжку на меня? Ну, прыгай, майор, а я вот он, подавай мне новый самолет… Ох, как я соскучился по крыльям!.. Только б ты знал, Виктор!..
— Представляю, жевал стебелек травинки Виктор, сидя и опершись спиной на дерево.
— Чтобы представить, надо летать… Летать!.. А не ползать… Как там у Максима Горького: рожденный ползать летать не умеет…
— То он говорил про гадюку, а человек и ползает, и ходит, и полететь может… Вон наш Степка, небось, уже научился чему-нибудь летному…
— Да, парень он
