Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский
— Ну и ну, — только и мог произнести Прилепов.
— И таким образом одним махом поломать судьбу человека, — едко усмехнулся Морозов. — Погоны лейтенанта Званцов снимет и так, он в отставке по инвалидности, орденов и медалей прошу не касаться: каждая награда дана ему за конкретный факт, совершенный в бою… Лишить наград — это значит перечеркнуть все бои, в которых участвовал Званцов, собственной кровью добывая каждую медаль, каждый орден… Кстати, не только награды, о них он тогда не думал, о победе над фашизмом он думал… Что касается быть или не быть Званцову в партии, то следует учесть, что вступил он в нее не сидя на горячей печке, а идя в пекло, в бой… Да не в какой-нибудь, а на Курской дуге! Немцы в плен коммунистов не брали, это вам хорошо известно, они их расстреливали на месте.
С самого начала заседания бюро Виктор заметил, что Жигалкин сидел на своем стуле как на раскаленной сковороде. Он ерзал, крутился, дергался, листал лежавшую перед ним какую-то книжку, какую именно, Виктору видно не было, зло посматривал на него и часто кивал головой в знак согласия с доводами следователя. Жигалкина-то Виктор знал не понаслышке, как и все жители Нагорного, где он ошивался еще до революционных событий 1917 года. Помнили его как батрака Пентельку, час, когда он грозился расправиться с мироедами, то есть с теми, у кого приходилось ему работать. Чувствовал Виктор, что и на этот раз Жигалкин не упустит случая, чтобы обличить отступника, а то и предателя и потребовать сурового наказания для него. Так, естественно, и произошло.
— То, что Званцов вступил в партию перед боем, конечно же, заслуживает всяческого уважения, — начал Жигалкин, попросив у Морозова слова. — Но почему только перед боем? Почему не раньше? Раздумывал? А я знаю почему… Не к высоким идеям лежала у него душа, а к этой… дочери единоличника Гриханова, который во время оккупации стал полицаем…. Почему не другого кого, а именно Виктора Званцова взял с собой другой полицай Антон Званцов в помощники, чтобы вести героя летчика в немецкую комендатуру? Ответ ясен, товарищи! Вы скажете, что это было тогда… до вступления в партию… Но вот вернулся Званцов с фронта и куда же он направил, так сказать, стопы свои? А я скажу куда — к местному священнику, нашел-таки единомышленника! Колокол, который был снят по настоятельной инициативе нагорновцев с церкви и выброшен как элемент опиума народа в речку, он, Званцов, ныряя в холодную воду, достал, несмотря на то, что жители Нагорного активно протестовали против этого безнравственного мероприятия.
— Те, кто спрятали тогда колокол от сборщиков металлолома и тем самым спасли его как реликвию, как элемент истории нашего села, лежат сегодня под Белгородом и Орлом, — не выдержал Виктор обвинения Жигалкина. — И не вам, Пантелеймон Кондратьевич, их метить черной краской… А кто касается священника, отца Серафима, то он вчерашний солдат, фронтовик, среди наград, кстати, у него имеется орден Славы, и я почитаю за честь иметь такого друга, мы, когда собираемся, больше говорим о тех дорогах, по которым прошла наша молодость.
— Нет, вы слышите, он мистик! — воскликнул Жигалкин, — Он верующий! — он стал судорожно листать книгу и, найдя нужную ему страницу, стал читать: — «Мы, коммунисты, люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы те, которые составляют армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина…» Вот, — поднял книгу Жигалкин и ткнул пальцем в страницу. — Страница двести семьдесят шестая… Вы знаете, Званцов, кто это сказал? Нет? — Виктор пожал плечами. — Не знаете!.. Это сказал товарищ Сталин!.. Вы что — никогда не брали в руки «Истории ВКП(б)»? Так какой же вы после этого коммунист? А?
— Я историю партии проходил на фронте практически, — опять не сдержался Виктор, прервав Жигалкина. — Когда мы катили пушки в цепи наступавшей пехоты, мне некогда было держать в руках книгу, надо было выбивать немецкие танки, выжигать пулеметные точки…
— Настоящий коммунист нашел бы время для этой настольной книги, — оглядывал заседавших Жигалкин, желая найти среди них поддержку.
Однако большинство членов бюро, втянув головы в плечи, молчали, черкая квадратики, кружочки, звездочки, треугольнички на страничках развернутых блокнотов. И только Прилепов, шумно вздыхая, все повторял:
— Ну ину…
— Еще к сказанному я хотел бы добавить штришок, — в тоне Пантелеймона продолжал майор, — Тот же Чугунков рассказал, в записях с его слов это имеется, как Званцов защищал от наших солдат немецких женщин. … Это было бы ничего, но сам-то он не гнушался сожительствовать с немкой! Повторяю, в записи это — черным по белому…
— Чугунков, видимо, до сих пор не забыл, что я не позволил ему совершить гнусный поступок — насиловать немецкую девушку, — ответил Виктор. — А обо мне он написал явную ложь, от обиды…
— А сегодня вы на ком женаты? — с подковыркой задал вопрос Жигалкин.
— Еще не женат, но женюсь на любимой девушке, — ничуть не смущаясь, решительно ответил Виктор. — Или члену партии и это возброняется?
— Но разлюбезная твоя — дочь полицая Гриханова! — обвинительно-торжественно объявил Жигалкин. — Видите ли, для него в Нагорном не нашлось более достойной пары!
— Любовь зла, — нервно хихикнул Круподеров, но, увидев суровое лицо Морозова, прикусил нижнюю губу.
— Ну, к чему тут девушка, жена! — мягко шлепнул по столу широкой ладонью Прилепов. — Кого любить, кого не любить — это что, уставом партии регламентируется? Дочь полицая!.. Она ли заставила его сотрудничать с фашистами?
Но Жигалкин не унимался.
— Последняя ее встреча была с разыскиваемым компетентными органами предателем Осипом Огрызковым, пусть подтвердит майор Круподеров…
— Это верно, верно! — поспешил поддержать Пантелеймона следователь. — Она действительно встречалась…
— Хорошая встреча, — с горечью произнес Виктор. — У нее на шее петля, под ногами шаткий стул, а позади, прячась за ее спиной, Оська с пистолетом… Если бы не старший сержант Ратиков, то… И вообще, по какому праву вы вмешиваетесь в мои чувства к любимой женщине? повернулся он к Жигалкину. — Я эти чувства сквозь войну пронес, как святыню… Не лезьте вы, в конце концов, кирзовым сапогом в мою душу!..
Опустошенный, разбитый Виктор был уже равнодушен ко всему, что происходило на заседании
