На закате - Хван Согён

После школы мы с братом утоляли голод развалившимся горячим омуком, который отец отложил в сторонку. Наевшись, мы, тыкая пальцами один в другого, хихикали над нашими лоснящимися от масла физиономиями. Нашей обязанностью было расфасовать отложенный матерью омук по несколько штучек и угощать им тех, кого нужно было отблагодарить или с кем нужно было подружиться. Мы непременно заходили к старичку, который собирал оплату за воду с нашей семьи и с тех, кто работал на рынке, к сборщикам мусора, к охранникам. Иногда мы приносили омук и семье Чемёна, в такие дни у мальчишек — чистильщиков обуви был настоящий пир. Вскоре мы с братом стали уважаемыми людьми. Взрослые первыми заговаривали с нами, спрашивали, как дела в школе и куда мы направляемся. Когда один из нас появлялся у чьих-нибудь дверей перед ужином, хозяйка дома, широко улыбаясь, говорила, что благодаря нам у нее теперь голова меньше болит о том, чем накормить семью.

В выходные дни отец частенько по просьбе других торговцев писал письма в государственные учреждения, потом про это прознали жители всей округи и приходили к нему, чтобы он заполнял за них документы. Как выяснилось позже, нашу лавку называли не «закусочной», а «школьной». И, кроме прочего, так было потому, что я был одним из двоих на всю округу школьников. Кроме меня в школу ходила только Чха Суна, дочь хозяина местной лапшичной.

В те бедные времена на государственном уровне поощрялся отказ от риса, доходило до того, что в школе проверяли, что принесли с собой на завтрак учащиеся, и если кто-то приносил белый рис, получал нагоняй. Пшеничную муку, которую присылала Америка корейцам, поначалу раздавали как гуманитарную помощь, но вскоре она появилась и в продаже на рынке. В каждом доме на обед подавали суджеби или куксу — тонко нарезанную лапшу, которую даже жевать особо не надо было, такой она была скользкой, что сама проглатывалась. В прежние времена куксу подавали только по праздникам, а теперь лапшу в остром бульоне с удовольствием ели всей семьей каждый день. Если еще сварить ее на бульоне с анчоусами да добавить тот же омук — не было лучше лакомства для детей. Хотя у нас с братом омук уже из ушей лез, приготовленный из рыбного фарша, он был хорошим заменителем мяса. Омук да куксу были излюбленными блюдами всей округи. Если идти по центральной улице до третьего перекрестка, можно было, свернув в переулок, пройти к нашему дому. В конце нашего переулка начинался следующий, который вел к дому Чемёна и водопроводным колонкам. За ними был еще один перекресток, в левом углу которого и стояла лапшичная, принадлежавшая семье Суны.

Это случилось, когда мы только начали торговать омуком, кажется, была осень предпоследнего перед выпуском учебного года. Мама завернула кусочки омука в газету и велела мне отнести закуску в лапшичную. У меня ни с того ни с сего заколотилось сердце. Я был знаком с Суной, мы иногда сталкивались на дороге по пути в школу. Вообще, если кто из местных подростков сказал бы, что не знает Суну, значит, только что переехал, ну или просто дурак. Во-первых, она же была дочерью лапшичника, чья лавка располагалась как раз напротив колонки, где все окрестные жители брали воду. Девочка с двумя косами в школьной форме с отглаженным белым воротничком, идущая каждое утро от рынка к автобусной остановке, была почему-то похожа на журавля, которого каким-то ветром занесло в толпу людей. Ну, и самое главное: она была настоящей красавицей, ее внешность даже на расстоянии приковывала к себе взгляды. Вздернутый носик, огромные глаза, всегда сдержанное выражение на белокожем личике. Красивы улыбающиеся девушки, но те, что холодны и чопорны, кажутся неприступными и волнуют сердца парней куда больше. Так думал Малой, так считал Чемён, так чувствовал я. Мы не откровенничали друг с другом, но Суна нравилась нам всем.

Взяв омук, я взволнованно спешил в сторону водопроводной колонки, но постепенно замедлил шаг. Мне отчего-то стало стыдно, что омук завернут в газету. Казалось, все люди у колонки поняли, что это за масляные пятна пропитывают газетные листы. «Кроме ошметков больше принести нечего?» — бормотал я, чувствуя себя полным неудачником. Кое-как я доплелся до стеклянной двери, над которой висела квадратная табличка с надписью «Куксу». Бумажное объявление, скромно болтающееся на двери, гласило: «Продаем куксу». «Наверняка она писала», — подумал я.

За дверью скрывались две комнаты. В прихожей работал аппарат для приготовления лапши: крутились соединенные лентой колеса. Со стороны главной дороги у забора была установлена сушилка, на которой, как белье на веревке, всегда болталась лапша. Проходя мимо колонки, я видел, как работники развешивали нити куксу. На прилавке сразу справа от входной двери лежали бумажные свертки с приготовленной на продажу лапшой. Я уже несколько раз приходил покупать такие.

Зайдя внутрь, я никого не увидел.

— Есть кто?

Стоило мне позвать, она высунулась из дальней комнаты. Увидев меня, слегка кивнула в знак приветствия, как будто бы и не узнала. Подошла ко мне, встала рядом, взяла один из свертков с лапшой. Я почувствовал какой-то приятный аромат. Пробормотал:

— Да нет, я не за куксу… Я тут… принес… Она сразу поняла, что завернуто в газету. — Вкуснотища! — улыбнулась она, показав ровные зубки.

От ее улыбки, как от сокрушительного удара, у меня перехватило дыхание и защемило в груди.

— Спасибо!

Ничего не сказав в ответ на ее благодарность, я сразу отвернулся к двери, но она остановила меня.

— Подожди! Держи.

Она протянула мне сверток лапши. Я растерянно взял его и, выйдя из дома, сразу же пожалел об этом. Ведь это же не ее отец или мать дали мне, нужно было отказаться. Но разве я мог сказать ей «нет»? Прижав сверток к груди, чтобы никто его не заметил, я бежал до самого дома так быстро, что пылало лицо.

Для меня старшеклассницы были просто девочками, с которыми я встречался по дороге в школу и ехал вместе в школьном автобусе, но для других мальчишек, которые не учились, они были недосягаемы, как, скажем, слишком высокие деревья, на которые не взобраться. Я как-то забежал в дом Чемёна одетый в школьную форму, и Мёсун, которая как раз вышла из кухни, воскликнула:

— Батюшки! Ну ты и красавчик! Первый раз тебя вижу в форме. Прямо школьник из фильма про Японскую империю.

Я до