Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой - Лев Юрьевич Альтмарк
– Вообще-то я не собиралась ничего этого говорить, – завуч по-прежнему виновато глядела в сторону чего Яшка от неё совсем уже не ожидал, – но что-то нахлынуло, знаете ли, и я, сама того не ожидая, решила ещё раз встретиться с вами… Хотя, если честно сказать, у меня до сих пор двоякое отношение ко всему этому. С одной стороны, я поняла сердцем и приняла ваш поступок, а с другой стороны, даже неизвестно, почему он вызвал во мне такую горечь и обиду, ведь получается, что я всё время заблуждалась, ограничив себя со всех сторон рамками казённых инструкций и правил, даже не вникнув в то, какие они… бездушные, что ли… И прожила в этом неведении всю жизнь. За это вам спасибо.
Она неловко встала со стула и направилась к двери. Но, уже распахнув дверь, обернулась и проговорила:
– Наверное, вы, Яков, сумели бы стать настоящим учителем… – а потом прибавила совсем уже непонятную фразу: – Жаль, что сами этого не захотите…
Некоторое время Яшка ещё пытался обдумывать её слова, но в голову никаких мыслей больше не приходило. Он собрал непроверенные тетради, сложил их стопкой и машинально подумал о том, что лучше всего, наверное, завтра прийти на работу пораньше и вместо того, чтобы перед уроками сидеть в кабинете старшего мастера, курить и рассказывать очередной анекдот под довольное ржание собравшихся, быстро просмотреть тетради и к началу занятий закончить их проверять.
Единственная мысль не давала ему покоя всю дорогу до дома: почему завуч решила, что он не захочет оставаться учителем? Ведь он как раз об этом даже не задумывался.
Пока что жизнь шла своим чередом, и ничего менять не стоило. Правда, когда он представлял, что и через десять лет, и через двадцать, и – сколько ещё ему осталось? – нужно будет по-прежнему приходить в училище, проверять тетради и спорить о чём-то на педсоветах, то становилось не по себе. Видно, Тамара Степановна всё-таки сумела каким-то образом заглянуть ему в душу и разглядеть что-то такое, чего он пока и сам не знал о себе.
Ну, и пусть – время всё расставит по своим местам. Хоть эта банальная мысль и утешала отчасти, но оставалась какая-то неясная надежда на то, что жизнь его всё-таки в корне изменится – не будет такой бесцветной, будничной и банальной, как сейчас. А без этой надежды хоть в петлю лезь. Сегодняшняя жизнь напоминала ему туго затянутый на шее галстук или даже петлю – вроде бы всё чинно и благородно, а дышать тяжело, и голову трудно поворачивать, чтобы оглядеться по сторонам…
Как ни странно, но спустя некоторое время после педсовета у Яшки прибавилось друзей среди работников училища. Если раньше многие посматривали на него как на чужака, для которого работа учителем не более, чем короткий промежуточный этап к какой-то более подходящей работе, то теперь уже смотрели на него с нескрываемым уважением. Яшка этого совершенно не понимал, считая, что поступил, как должен поступать любой нормальный человек, которому не безразличны чужие судьбы. Особенно судьбы подопечных, только вступающих в большую жизнь. Как этого не понимают окружающие?
Даже Михаил, откровенно трубивший всем, что Яшкин поступок глуп и недальновиден, со временем изменил своё мнение. Может быть, он не мог объяснить своё переменившееся мнение такими гладкими и красивыми словами, как завуч, тем не менее был теперь полностью на стороне своего классного руководителя.
Он частенько заглядывал в кабинет математики не только по долгу службы, а просто поболтать с Яшкой, и однажды явился с информацией, ещё никому из коллег не известной. Сам же он её вытащил из каких-то своих источников в Управлении профтехобразования.
– Узнал, понимаешь ли, одну скандальную вещь, – сказал он, закуривая сигарету и не обращая внимания на то, что в учебных аудиториях курить строго-настрого запрещено. – Наш-то Ринат отбыл к себе на родину не просто так. Все считают, что его допекли жена и тёща, а тут дело намного сложнее. Он, оказывается, стал теперь исламистом и правоверным мусульманином, по пять раз на дню молится и ходит в мечеть, повязал себе на лоб зелёную бандану и поливает русских на чём свет стоит. Видите ли, мы захватчики и гонители ислама, ну и всё, что за этим следует…
– Откуда ты это узнал? – удивился Яшка. – Он же был таким спокойным и мирным парнем, ни с кем никогда не конфликтовал, а к исламу относился предельно равнодушно…
– Откуда ты знаешь, что у него на душе? – усмехнулся Михаил. – Он с тобой чем-то делился? Ни одному слову мусульман нельзя доверять – это я тебе авторитетно заявляю! Просто у парня в голове какой-то тумблер щёлкнул, когда он приехал к себе домой… Ты же знаешь, что все республики бывшего Союза сейчас бурлят и хотят независимости. А чем татары хуже остальных? Вот и у них появились свои вожаки, которых подпитывают деньгами закордонные исламисты. Это тоже ни для кого не секрет. А Ринат, видимо, оказался очень удобным и послушным исполнителем чужих идей. Он же, по сути дела, совсем ещё пацан, и с чистым сердцем воспринимает всё, что ему говорят. А если ещё ласково и с уважением, не так, как здесь с ним обращались… Я на таких ребятишек в Сирии вволю насмотрелся. Глаза круглые, на устах только цитаты из Корана, а копни глубже – пустота и страх.
– Думаешь, он уже никогда сюда не вернётся?
– Конечно, нет! – лицо Мишки стало серьёзным и даже грустным. – Скорее, подастся на какой-нибудь хадж в Мекку, если средства позволят. Среди них это самое желанное занятие. А свою оставленную здесь супругу он наверняка даже не вспоминает. Ему там своих невест кучу на выбор подгонят. Если средства позволят, может, аж четырёх жён себе взять…
– Не думаю, – насупился Яшка и помотал головой. – Ринат – совсем не такой!
– А какой? – Мишка докурил сигарету и, аккуратно затушив окурок, выбросил его в распахнутое окно. – Ты их совсем не знаешь!.. Вот я теперь и про тебя подумал: ваши евреи тоже бунтуют и просятся, чтобы им разрешили свободный выезд в Израиль. И их потихоньку начинают выпускать. Может, и у тебя в голове появились такие планы? Можешь мне откровенно признаться, не заложу… Хотя это уже никого совершенно не интересует.
