Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин
Терентьев случайно наткнулся на них, и лицо у него стало такое, что даже забубённая головушка струсил и воровато огляделся по сторонам. Однако прятаться было поздно и негде.
Навруцкий поднялся не сразу. Сперва он сел на пятки и тщательно, не спеша протёр очки. Потом, водрузив их на пос, поглядел на Терентьева добрыми глазами и сказал:
– Ну вот, я и прибыл к вам. Здравствуй. Очень рад видеть тебя.
– Здравствуй. Проходи в блиндаж. А ты, – он ткнул пальцем в сторону Симагина, – останься. Слушай, – яростным шёпотом сказал Терентьев, подойдя вплотную к своему заместителю и удостоверясь, что их никто не может услышать, – если я ещё раз увижу такое унизительное издевательство над человеком, то я…
– Да ладно, ладно, чего ты. Чёрт с ним, – поспешил ретироваться Симагин, подняв вверх ладони и пятясь. – Я думал тебя повеселить, а ты уж вон что – издевательство…
«Зачем он сейчас-то сюда притащился, – с досадой и раздражением думал Терентьев, пожимая руку Навруцкого. – Неужели в штабе не понимают, что он мне только обуза. Ведь бой же будет. Это не симагинские штучки-шуточки. Человек ведь может погибнуть ни за что ни про что, за здорово живёшь. Ну куда бы мне его деть? А ведь надо непременно определить куда-нибудь, где побезопаснее и потише. К миномётчикам разве».
– Слушай, старший лейтенант, – сказал он, – ты окажешь нам неоценимую услугу, если во время наступления, как только мы тронемся вперёд, понимаешь…
– Он всё понимает, – сказал Симагин.
– Понимаю, – сказал Навруцкий.
– Вот в это время будешь представителем в миномётном взводе, не возражаешь?
– Почему я должен возражать, если это надо для дела? – пожал плечами Навруцкий.
– Ну вот и славно, – обрадовался Терентьев.
– Его бы лучше к старшине в обоз определить, – не унимался Симагин. – Вот он бы там попредставлял.
– Ладно тебе, – отмахнулся Терентьев и поглядел на часы.
Это были великолепные спортивные часы с чёрным циферблатом, фосфоресцирующими стрелками и цифрами, не боящиеся ни воды, ни ударов. Володя очень гордился этими часами. Их подарил ему начальник укрепрайона, старый генерал, когда вручал первый орден.
До начала боя оставалось пять минут. Через пять минут в небе разорвётся бризантный снаряд. Это послужит сигналом тридцатиминутному артиллерийскому и авиационному штурму переднего края немцев. Потом огонь орудий, миномётов и авиации перенесётся в глубь фашистской обороны, по переднему краю продолжат бить беглым огнём только пушки прямой наводки, а стрелковые батальоны пойдут справа и слева от роты Терентьева на штурм немецкого укреплённого узла.
Одному из батальонов надо будет преодолеть противотанковый ров, а другому – заболоченный кустарник и чистенький сосновый лесок. Потом они навалятся с двух сторон на укреплённый узел немцев, расположенный перед ротой Терентьева, и раздавят его дружно, враз.
После этого, по разработанному в штабе полка и утверждённому штабами дивизии и армии плану, батальоны вновь расходятся вправо и влево, чтобы штурмовать другие немецкие укреплённые узлы обороны. Однако делают они это лишь после того, как согласно тому же плану, разработанному полковыми штабистами, на занятый плацдарм вступит тяжёлая, малоподвижная, но обладающая большой огневой мощью рота Терентьева. По плану она должна предоставить батальонам свободу действий, прикрывая их своим огнём и отражая возможные контратаки немцев в тыл или во фланги батальонам. Одним словом, с выходом роты Терентьева батальоны получали тактический простор и неограниченную свободу действий.
Планом было предусмотрено и учтено (как это, впрочем, бывает и в иных планах) решительно всё, кроме тех незначительных и мелких, на первый взгляд, подробностей и случайностей, которые при всём усердии штабных офицеров учесть совершенно невозможно, но которые неизбежно возникают в ходе боевых действий и порою ставят всё с ног на голову.
Итак, до начала движения ещё ночью занявших исходные рубежи батальонов оставалось тридцать пять минут.
– Пойдёмте посмотрим, послушаем, – сказал Терентьев и впереди всех лёгкими, пружинящими шагами, чувствуя силу, молодость, свободную радость во всём теле, поднялся по обшарпанным ступеням подвала и выбежал во двор.
Следом за ним поднялись и другие офицеры.
На улице было так ясно, солнечно, тепло и тихо, как бывает только весенним погожим утром.
Навруцкий, стоя рядом с Терентьевым и стараясь казаться тоже очень отчаянным, храбрым человеком, принялся с деланной неторопливостью протирать трясущимися пальцами очки. Дело в том, что он впервые за всю свою военную деятельность принимал непосредственное участие в наступлении.
– Ну, – сказал Терентьев, посмотрев на циферблат часов, – ну, – повторил он, уже глядя в небо, и тут же, словно повинуясь его требованию, там, в лазоревой голубизне, возник фиолетовый шарф разрыва, а следом за ним и сам звук разрыва, и чуть позднее – выстрел, где-то сзади, за спинами офицеров.
И сразу по всему переднему краю загудело, засвистело, заухало, и почувствовалось, как затряслась под ногами земля, и эта тряска ощутилась ещё сильнее, когда низко, тройками, прошли ревущие штурмовики и весь передний край немцев окутался пылью и дымом разрывов.
Они ещё немного постояли, сгрудившись и слушая и видя, что там, у немцев, делается сейчас.
Скоро противник начал отстреливаться, торопливо и беспорядочно, и когда один из снарядов взорвался во дворе, обсыпав офицеров комьями грязи, Терентьев, отряхиваясь, сказал:
– Пошли в укрытие. – И Навруцкий очень заторопился и как-то радостно засуетился при этих словах, но никто не обратил, казалось, на его поведение никакого внимания, только один Симагин засмеялся, и все, не спеша и не толпясь, степенно последовали вслед за скатившимся по каменным ступенькам Навруцким в подвал.
8
Сидели на нарах, курили, прислушивались к гулу канонады. Иногда подвал вдруг вздрагивал, будто в ознобе, и за шиворот находившимся в нём людям сыпалась земля. Это неподалёку разрывался шальной ответный немецкий снаряд.
Но вот наконец над головой всё стихло. Стало быть, артиллерийская подготовка завершена, в дело вступили стрелковые батальоны и пошли на штурм немецких позиций.
«Теперь ещё немного, и наступит наш черёд», – думал Терентьев. И несмотря на то, что давно уже было предусмотрено и распределено, в каком порядке выступят пулемётные взводы, когда поднимутся миномётчики и снимутся с позиций дивизионки, несмотря на то, что оставалось лишь ждать своего часа, Терентьева, как всегда с ним бывало в подобных обстоятельствах, охватило острое беспокойство. Он нахмурился. Ему вспомнилось, что накануне звонил начальник штаба батальона и между прочим сказал: «Береги людей. Это же последние дни, понимаешь?» Он это понимал. Но как можно было всех их уберечь от несчастья, увечий и, быть может, от самой смерти? Кто ему
