Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер
– В порядке мести и запугиванья, – машинально добавил я.
– Что? – удивленно переспросила Леля. – В порядке чего?
– Нет, это я так – дядя шутит. Она просто дура.
– Совсем не дура, а несчастная. А если и дура? Дуру ведь тоже жалко, она тоже только раз живет… Ее весь дом хоронил. И она лежала в белом гробу, вся в цветах, как живая. – Эту фразу Леля произнесла нараспев, подражая кому-то.
– Она была отсталая, – сказал я. – В наш век нормальная девушка не станет из-за такого дела сигать в пролет. Ты ведь не стала бы?
– Не знаю, меня еще никто не соблазнял. – Леля тихо засмеялась. – Мне еще рано прыгать в пролеты. Вот когда меня кто-нибудь соблазнит…
Она легко соскочила с подоконника и, взбежав на один марш, позвонила в свою дверь. За дверью сразу же послышались шаги, и сердце мое тревожно забилось. Не привык я бывать в чужих квартирах.
Дверь открыла седая, но не очень старая женщина в синей кофте с большими карманами.
– Тетя Люба, это Анатолий, я тебе о нем говорила, – каким-то небрежно-выжидательным тоном сказала Леля, когда мы вошли в прихожую.
– Здравствуйте, Толя, – приветливо сказала тетка. Она протянула руку, и даже в этой слабо освещенной прихожей я сразу заметил, что кончики пальцев у нее желтые, – такие бывают у тех, кто курит самокрутки. – Толя, вы вермишель любите?
– Он любит кисель и сардельки, – заявила Леля. – Но он ест и все остальное.
Квартира у них была отдельная, но совсем маленькая, деленная. В ней царил какой-то привычный, устоявшийся неуют. В главной комнате высился громоздкий буфет, на дверцах которого виднелись резные яблоки и виноград. Под самый потолок уходили два шкафа с небрежно расставленными книгами. Книги лежали и на подоконнике, и валялись на широком диване, на обеденном столе – на клеенке, где в синих квадратиках были нарисованы гуси и ветряные мельницы. На стене, оклеенной тусклыми холодно-голубоватыми обоями, косо висели холсты, они просто были прибиты гвоздями. Там кто-то изобразил масляной краской дворы, кусты, стены, но все казалось незаконченным, чего-то не хватало, хоть я и не мог понять чего.
– Это все наброски тети Любы, – пояснила Леля. – Она когда-то занималась живописью, еще до войны и до революции. А теперь она уже давно работает в бухгалтерии, на фабрике Урицкого.
– Оттуда же можно хорошие папиросы выносить, а она самокрутки вертит, – удивился я.
– А вот она ничего с фабрики не выносит, – ответила Леля. – Разве это плохо?
– Нет, это не плохо… А почему она сейчас с нами не обедает?
– Потому что потому!.. Потому что она болезненно тактичный человек, вот почему. Она не хочет нам мешать. Она считает, что между нами серьезные отношения.
– Но они и есть серьезные. Ведь я не трепач какой-нибудь, да и ты не потрепушка.
– Конечно, серьезные, – согласилась Леля. – Но она, наверно, считает, что совсем серьезные… А у тебя со многими девушками были совсем серьезные отношения?
– Я ж тебе говорил, что были. Но с немногими.
Комната Лели была крошечная; стол с чертежной доской занимал чуть ли не всю эту комнату. Над столом в белой рамке, рядом с двумя рейсшинами, висело фото красноармейца, парня моих примерно лет. Лицо у него было доброе.
– Вот это мой брат, – сказала Леля. – Я ему о тебе писала, целый твой устный портрет дала. Он о тебе очень хорошего мнения.
– Интересно, что ты там обо мне накатала?
– Не скажу! А то ты возомнишь о себе слишком много… Он красивый, правда?
– Раз он похож на тебя – значит наверно, красивый. Но я в мужской красоте ничего не понимаю, я понимаю только в женской.
– Ты и в женской ничего не понимаешь… – засмеялась Леля. Она положила руку мне на плечо и подтолкнула к зеркалу. – Значит, ты вот эту Лельку считаешь красивой? Вот эту рыжую Лельку!
Тут из прихожей послышался звонок. Леля торопливо вышла. Через несколько минут она вернулась с пачкой денег в руках.
– Думала, это от папы телеграмма, а это он мне денег прислал. Вот! Теперь я к зиме сошью самое модное пальто – коричневое с капюшоном. Ты рад?
– Мне все равно, – ответил я. – Наденешь ты на себя мешок или самое фасонистое что-нибудь – ты для меня одна и та же Леля… А сейчас я домой пойду, позырю, как там Костя. Сегодня я дежурный по пище.
– Но завтра ты приходи ко мне, – сказала она. – Хочешь, поедем на лодке кататься?
20. Еще один день
Когда я пришел домой, то застал Костю в довольно бодром состоянии. Он тоже только что вернулся, но откуда – не сказал. Наверно, со свидания с Л.
– Слушай, Толька, – обратился он ко мне, – ты не можешь завтра днем смыться куда-нибудь из дому?
– Могу, – ответил я. – Я могу даже на ночь куда-нибудь смотаться. Тогда у тебя будет не только день, но и ночь любви к ближнему.
– Ты – рыцарь постельной любви! – взъелся Костя. – Не говори мне пошлостей! У меня с Любой совершенно чистые отношения.
– Так тогда чем же я могу тебе помешать днем?
– Своей болтовней, – ответил Костя. – Ты можешь разболтать Любе что-нибудь из моих прошлых ошибок. Или просто брякнуть какую-нибудь глупость. Да и вообще – ты только не обижайся, – одно твое присутствие может создать у интеллигентной, порядочной девушки невыгодное впечатление обо мне.
– Черт с тобой, Синявый! Я завтра уйду из дому с утра.
– Ну, спасибо, – оттаявшим голосом молвил Костя. – У тебя все-таки есть отдельные хорошие качества. Только не забудь, что сегодня ты дежурный. Кисель и сардельки в шкафу.
Я медленно пошел на кухню и принялся за готовку обеда. Кроме меня в этот час там держала свою кухонную вахту тетя Ыра; она была в отпуску, но проводила его в городе. Сидя возле своей керосинки на зеленом табурете, она, старательно шевеля губами, читала очередную антирелигиозную брошюру: «Святые и „пророки“ в свете современной материалистической науки». Потом, устав от чтения, она заложила страницу пальцем и внимательно посмотрела на меня.
Я сразу понял, что сейчас тетя Ыра сообщит что-то интересное.
– Ты тут в командировке был, а тут без тебя чудо случилось, – тихо начала она. – В газетах, понятно, об этом нет, а так уж все в городе знают. Я с вечерни от Николы шла, так мне одна дама попутная рассказала. А чудо вот какое. Одна вдова на Смоленском пошла могилку мужа навестить. Вдруг видит –
