В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

– Вот это так… Вот это ловко! – смеялся Николай Иванович. – Не особенное же здесь уважение к духовенству и к паломникам.

– Турецкие попы и вот эти самого богомольцы, которого сбираются ехать в Мекку, самого нахального народ в Константинополе, – отвечал Нюренберг. – Наши дервиши очень нахального, а эти еще больше.

– Чего им нужно? Чего они лезли к каретам?

– Прошенья разного хотели подать султанским женам.

Но вот лошади впряжены, и кареты с султанскими женами стали выезжать за ограду. При отъезде от мечети султанские жены держали себя уже смелее. Они спустили свой тюль с лица на подбородок, так что лица их совсем были видны для наблюдающей за ними публики. А одна из жен даже для чего-то выглянула из окна кареты.

– Пожилые, совсем пожилые! – воскликнула Глафира Семеновна, когда кареты султанских жен проехали мимо того окна, у которого она сидела. – Пожилые и даже некрасивые! Ну, признаюсь, жен султана я себе совсем иначе воображала. Я думала, что они какой-нибудь неописанной красоты, а они самые обыкновенные женщины с обыкновенными лицами.

Николай Иванович дернул жену за рукав и сказал:

– Чего ты кричишь-то? Чего голос возвышаешь! И вдруг какие слова! За эти слова здесь арестовать могут.

– Ну вот!.. Кто здесь понимает по-русски? – отвечала Глафира Семеновна, а сама опешила и прибавила: – Да ведь я не браню их, а только говорю, что пожилые. Мне казалось почему-то, что султанские жены должны быть самые молоденькие и красавицы. Ну все? Можно уезжать? – спросила она Нюренберга.

– Вся церемония селамлика кончилась. Пожалуйте садиться в экипаж, – отвечал тот.

Супруги стали уходить из комнаты. В прихожей, получив свое верхнее платье, Николай Иванович сказал:

– Надо бы людям-то дать на чай.

– Пс… Не извольте беспокоиться, – протянул Нюренберг свою руку кверху. – Бакшиш направо, бакшиш налево! Всем дал, все будут довольны и потом представлю вам самого подробного счет. Об вас теперь здесь все думают, как о самого богатого русского генерал.

Когда супруги сходили с крыльца, на площади стояли те самые двухколесные арбы, которые перед церемонией привезли песок для посыпки. Теперь песок этот сгребали и вновь складывали в арбы. Это удивило Николая Ивановича, и он спросил Нюренберга:

– Послушайте, неужели здесь так дорог песок, что его надо сгребать и увозить обратно?

– О, такого красного песок у нас нет в Константинополь. Этого песок привозят из-за двести-триста километров по железнова дорога. А теперь у нас при дворе падишаха везде самый большего экономия.

Подан экипаж, и супруги сели в него. Нюренберг вскочил на козлы и сказал Николаю Ивановичу:

– Еще только третьего час, а экипаж у меня нанят на целого день, до шести часов. Если вы, ефендим, и вашего супруга не устали, то можно что-нибудь в городе посмотреть.

– Везите, везите. Показывайте… Заодно уж… – отвечала за мужа Глафира Семеновна.

LVII

Коляска ехала обратно по тем же улицам, по которым супруги Ивановы проезжали и в мечеть. Теперь толпы народа плыли еще теснее, так как на селамлик сбирались постепенно в течение нескольких утренних часов, а по окончании церемонии все двинулись сразу, и так как толпа в большинстве случаев состояла из турок, то все направлялись к мосту, чтобы чрез него попасть в Стамбул, в турецкую часть города. Вагоны конки были переполнены до невозможности, но на подножки их все-таки вскакивали и ехали, держась за поручни. Пассажиров тащили уж шагом. Кондуктор трубил безостановочно. В некоторых местах и экипажу супругов Ивановых приходилось ехать шагом. Собаки, согнанные с тротуара пешеходами, шныряли под ногами лошадей еще в большем числе, и Глафира Семеновна то и дело кричала: «Стойте, стойте! Не задавите собаку!»

– Не беспокойтесь, мадам, здешнего собаки умнее людей… – отвечал с козел Нюренберг. – Они сами себя берегут, держат своего ухо востро, и никогда не случалось, чтобы экипаж задавил собаку.

– Однако их так много здесь искалеченных. Есть хромые, есть в ранах и даже вовсе без ноги, на трех ногах.

– Это они от драки за своего собачьего дамы или оттого, что какого-нибудь собака в чужого улицу забежала, – вот на нее и набросились.

– Как в чужую улицу забежала? Я читала, что здесь собаки бродячие никому не принадлежащие.

– Да… Но у каждого собачьего компания есть своего улица и своего район, а если они в чужого участок забегут, им сейчас трепка. Да не только трепка, а до смерти загрызут. Это еще хорошо, если какого собака только без ноги в своя улица вернется.

– Да что вы! – удивился Николай Иванович. – Стало быть, собака должна жить только в своем участке?

– Да, только в своего участок, где она родилась, – отвечал Нюренберг. – Вот вы вглядитесь в них теперь. Здесь в Пере и Галате есть собаки желтого, черного и белого. Здесь разного собак: есть и с тупого морда и с вострого, есть с большего хвост и с маленького. Они помешались от французского и английского домашнего собак. А в Стамбуле, на той стороне Золотой Рог, – ничего этого нет. Вот мы завтра поедем в турецкого часть города, мечети и базар осматривать, и вы увидите, что в Стамбул только самого турецкого собаки и все желтого, рыжего, как верблюд, с вострого уши и вострого морда. Турецкого люди не держат комнатного собак, и помеси нет. Самого настоящего константинопольского собаки – это в Стамбул. И в Стамбул они здоровее, сытее, шуба ихнего лучше. Турецкого люди не держат в комнатах собак, но к этого уличного собаки добрее, чем здешнего франки из Пера или армянского человеки и греки из Галата. Здесь какого-нибудь повар и кипятком на них плеснет, армянского человек окурок папирос в шерсть заткнет, мальчишка зажженного спичку на спину кинет, а турецкого люди к ним жалость имеют.

– Турки, стало быть, добрее христиан? – удивленно спросила Глафира Семеновна.

– Да, мадам. Там, в Стамбуле, турки их кормят и никогда не бьют, никогда не мучают; и если турецкого человек увидит, что мальчишка кинул в собаку камень, он сейчас схватит его за ухи.

– Николай Иванович, слышишь?

– Слышу, слышу и удивляюсь! А ведь у нас сложилось такое понятие, что если турок, то бесчеловечный зверь, который и человека-то из христиан готов перервать пополам, а не только что собаку.

– О нет, эфендим! Турки имеют много суевериев насчет своего турецкие собаки и никогда их не будут бить. На некоторого турецкого дворы в Стамбул