Вечера на Карповке - Мария Семеновна Жукова
Наступили святки; в купеческих домах начались вечеринки, но Анюта не принимала в них участия и оставалась одна дома; действительно ли по болезни, как говорила она, или по другой какой причине, этого я не знаю, только Иван Григорьевич принужден был один сопровождать отца своего на званые вечера, хотя и охотнее оставался бы с Анютою.
Дня за три до Нового года городской голова давал праздник, где было все лучшее купечество, городничий, предводитель, полковник и несколько офицеров. Дом был освещен великолепно; в гостиной, кругом около стен, сидели дамы, залитые в жемчугах и алмазах. Тут возле блондового чепца с цветами красовалась смиренная косынка из гроденапля с алмазным перстнем в узелке, возле легкого шарфа из Gaze d’illusion – огромный мериносовый платок; иногда блондовая косынка закрывала на груди цепочку из угловатого жемчуга, сверх которой лежало несколько ниток бурмитских зерен с огромным фермуаром, и к этому присоединялось платье из Satin façonné, сафьянные зеленые башмаки и целый цветник на голове. Это была галерея костюмов, выставка мод за целое столетие, последняя борьба старины с любовью к новизне. Но все эти представительницы различных эпох из летописей моды сидели чопорно по местам, вставая только при появлении новоприбывшей, которая целовала всех поодиночке, начиная с крайней, и снова усаживались, тихонько перешептываясь между собою. И право, много острых слов, которым позавидовала бы не одна светская красавица, доверялось таким образом на ухо соседке; не говорю уже о красоте: там были глаза, улыбки… но что об этом! Природа не спрашивает дипломов и расточает равно всем сословиям дары свои; и, конечно, там были прекрасные, заманчивые личики, в чем сознавался и г. городничий, который один председательствовал в сем обществе дам, присваивая себе право смешить их, в чем, к несчастию, как и в большом свете случается, успевал более своею особою, чем остротами, – участь людей, назло природе желающих нравиться. Г. городничий почитал себя неотразимым и думал, что одного его взора достаточно было, чтоб вскружить все эти головки и в чепцах, и в платочках, не выключая и Аграфены Павловны, которая смеялась от души любезностям городничего, отворачиваясь и закрывая платком рот. Впрочем, это извинительно: как часто и в залах большого света поют Те deum[5] с обеих сторон, между тем как победа… да это дело виданное и не в одних залах. Г. городничий оправдал на этот раз репутацию любезника, отказавшись составить партию виста, чтоб остаться с дамами; прочие почетные гости разместились за ломберными столами: играли в бостон, в ламуш, в шашки; хозяин и сыновья его разносили подносы с рюмками, наполненными вином, подавая с поклонами гостям, которых хотели почтить. Иногда сама хозяйка являлась Гебою, когда видела, что гость упрямится, и тогда уже не было средства отказаться от упоительного нектара. По другим комнатам также были игорные столы; в иных – офицеры, собравшись в кружок, курили трубки, молодые купцы или присоединялись к обществу их, или, прохаживаясь по зале, заглядывали в гостиную; в дверях играла полковая музыка; нанятые из разных дворянских домов люди разносили пунш, варенья, моченые яблоки, мед и проч.; по углам старички, потряхивая бородами, толковали о торговле, и некоторые весельчаки, разрумянясь от веселья и вина, ходили по зале, притопывая и требуя от музыкантов чего-нибудь повеселее, чем немецкая диявольщина, которую они играют целый вечер. Раздалась родная камаринская, и взоры прояснились… Вот видите, друзья мои, я описываю вам вечеринку небольшого уездного города, куда еще не дошла мода, по крайней мере до купечества, ни на французские кадрили, ни на мазурки; право, в России и теперь еще найдется много подобных вечеринок.
Между тем как веселье пошло на разгул, несколько молодых офицеров стояли возле узорчатой изразцовой печки, весело разговаривая между собою. Толстый ратман, которого мы видели в доме Григория Ивановича, проходил в это время мимо веселой группы об руку со статным и важно молчаливым молодым Хлебниковым. Женщины украдкою посматривали на них исподлобья, не знаю, именно который удостаивался их внимания, только Иван Григорьевич был очень хорош, и это замечание повторилось не раз потом между двумя наклоненными одна к другой головками. «Жаль только, что одевается не по моде, – говорили молодые женщины, – не вздирает волос, как наши франты, пронимает ряд набоку и разглаживает волосы по лбу, да уж так и быть! К хорошему все хорошо».
Хлебников шел по зале, слушая рассеянно. «Подойдем сюда, Иван Григорьевич, вот с этой стороны, поближе к молодежи, да послушаем-ка, о чем они говорят». – «Что мне до них?» Однако имя Хлебникова поразило слух молодого человека. Он невольно последовал за ратманом, и оба остановились у боковой стороны печки, так, что офицеры, занятые разговором, не заметили их.
– А хороша! – говорил один офицер. – В жизнь мою не видывал таких глаз, ни таких плеч. Чудо!
– Кто? – спросил другой, подходя.
– Мы все говорим о Дальском.
– То есть об его черноглазой красавице.
– Что у Хлебникова? Знаю. Бедный ротмистр совсем пропал, его нигде не видно. – Хлебников побледнел, он превратился весь в внимание: если б раздалась труба страшного суда, он не услыхал бы ее; он не смел перевести дух.
– Да где его видеть? – продолжал первый офицер, прибавя таинственно. – Сегодня ему назначено свиданье; хозяева все здесь, дети ложатся рано…
Хлебников не слыхал ничего более: как сумасшедший бросился он в двери; толстый ратман последовал за ним: он что-то говорил, рассказывал, смеялся, хотел что-то растолковать, но Хлебников ничего не слыхал; он помнил одно: свиданье, никого дома нет, и выбежал на улицу.
Между тем Анюта сидела печально одна в своей спальне, на простом, переплетенном соломкою стуле, приставленном к теплой печке. Она только что проводила мать свою, которая просидела у нее целый вечер, горюя о своем Петруше; они обе поплакали, и хотя находили взаимное утешение, сообщая друг другу печальные думы, наполнявшие души их, но расстались еще грустнее, чем были до свидания. Печаль тяжелым свинцом лежала на душе Анюты. «Господь с тобою, милое дитя мое, – говорила старушка, крестя свою милую
