У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик
А я — Любовь — являюсь в этот мир через тех, кто знает и бережёт единое величие всего сущего, кто с готовностью, забыв себя, идёт на помощь, кто умеет прощать и сочувствовать, кто светом добра сияет во тьме жестокости.
Только те люди сильны.
И с каждым новым шагом становятся всё сильнее.
Ибо растёт и крепнет их душа.
Таковы же и эти двое.
Теперь они под моей рукой.
И будут они жить долго и в любви.
И вырастят дочерей и внуков.
И однажды почувствует Григорий тёплую ручку правнука, крепко держащегося за его палец. Правнука, топающего на маленьких непослушных ножках рядом. Правнука, в бесконечном обожании, так доверчиво, снизу вверх, взирающего на прадеда своими круглыми глазёнками.
А Тонечка, одним ранним утром, тая от нежности, прижмёт к груди крохотный свёрток и откинет белоснежный кружевной уголок. А оттуда глянет на неё карими очами правнучка, точная копия самой Тонечки, прабабушки теперь…
Я обещаю, так будет…
* * *
Был ли тот разговор? Может, в накале эмоций это просто привиделось нашей Тонечке?
Только отчего-то вдруг легче стало им обоим дышать, будто беды каким чудом отступили. Ушли, растворились.
Стёрлось-побледнело плохое.
А будущее чистым и радостным звуком свирели позвало к себе. Обещая… утешая.
Встали мужчина и женщина с колен, помогая друг другу, и… пошли пить чай!
В воскресенье всей семьёй отправились они на толкучку и на все новые и терпко пахнущие купюры купили Тоне летящий весенне-белый плащ, а девочкам — по петушку на палочке.
Тем денежный обмен и окончился.
61. «Чем сердце успокоится?»
Скоро получил Григорий Сергеевич новое направление.
Омск.
Стал он там начальником отдела по борьбе с бандитизмом. Там было ему поручено очистить леса Омской области от местных бандитов, расплодившихся и обнаглевших за время войны. Пригодился боевой опыт.
И вот опять собирает Антонина Степановна скудные пожитки. Опять долгая дорога по бесконечным путям и мелькающим шпалам. Едет семья под дождём и снегом через тайгу и сопки, через болота и перелески, засыпая под мерный перестук колёс, просыпаясь, чтобы увидеть за окном всё ту же картину: тайга, сопки, болота… редкие огоньки.
Наконец добрались до Омска, где Мусенковы задержались в этот раз надолго. На целые девять лет.
Девочки окончили школу. Обе выросли умницами и красавицами. Обе поступили в институт.
Но это уже другая история — история жизни дочерей Тонечки, внучек Катерины.
Прошло много-много лет. Сколько городов повидали Тоня и Гриша! Привечал их Армавир, хранил Свердловск, обнимала Орша. Возвращались они и во Владивосток. Потом был Курск. Немало… да.
Но однажды на золотую свадьбу за большим столом собрались дети, внуки и правнуки. Подарили они Тонечке и Грише то, чего у тех никогда не было!
Новенькие золотые обручальные кольца легли рядом с разложенными на белой скатерти боевыми орденами и медалями.
Засияли рядом с орденом Ленина.
Вот они, награды за безупречную жизнь, за жаркую любовь, за преданность Родине, смотри. Вот оно — всё их земное богатство.
Радостью и теплом лучатся глаза.
Да будь же ты вовек благословенна, чистая и святая, оберегающая людей Любовь!
Благословенны люди, бестрепетно несущие её миру.
* * *
Мощной симфонией звучит поток жизни.
Поют нам скрипки про юную любовь.
Грудным виолончельным голосом повествует бессмертный вселенский композитор о самоотверженной материнской любви.
Тянущим звуком, изломанной мелодией оповещают нас горние валторны о подступающих невзгодах.
Могучей силой злого рока рвут-взрывают душу ударные.
Нежно и тоненько щебечут детскими голосами флейты.
Но прислушайся: в этой бесконечной симфонии человеческого бытия ты услышишь и ещё одну золотую тему — тему любви казачки Тонечки и крепкого пограничника Григория.
Послесловие. «Незнаменитая» хроника Ирины Пичугиной
Новая книга Ирины Пичугиной — не столь важно, какая по порядку написания — безусловно новая для нынешней русской литературы, но совершенно в рамках давней и чтимой традиции русской словесности. Больше двух веков мемуары составляли основу для литературного процесса — из живых воспоминаний свидетелей тех или иных событий и ушедших эпох писатели «первого ряда» черпали детали и сюжеты. В советское время воспоминания приобрели бронзовую тяжесть и почти государственную значимость. Просто так, любому, кто может и хочет, писать и публиковать воспоминания и семейные истории практически не разрешалось. Мемуары, ставшие «подзолом» для расцвета русской литературы конца XIX — начала XX века, к концу XX столетия выродились почти полностью в полуанекдотический жанр, подобный довлатовским «Соло на ундервуде» и «Соло на IBM». На такой скудной почве напрасно было ждать нового расцвета — ни новому Шолохову, ни новому Толстому неоткуда брать подпитку для корней. А ведь жизнь в советскую эпоху была куда как непростая, и семейные хроники у любой «незнаменитой» семьи такие, что материала хватит на десяток остросюжетных романов.
И перед нами — как раз такая «незнаменитая» хроника, полная таких поворотов сюжета, что голова закружится. При этом, в отличие от чисто мемуарной прозы, это именно литература, художественное осмысление. Героев очень немного, запутаться между ними невозможно — и это облегчает чтение для того, кто отвык воспринимать грамотно и верно написанный содержательный текст. Все судьбы прослежены до конца, всё пространство книги занято полностью, без белых пятен на карте повествования. Кстати, о карте — от Бессарабии до Дальнего Востока все места легко узнает любой, кто бывал там, хотя бы проездом. То самое обобщение, которое не обезличивает, но поднимает до уровня категории. Прожили люди жизнь такую, какой нельзя не гордиться, — и написано про эту жизнь так, что в ней и своих родных признаешь.
Отдельная особенность этой книги — язык. Восхитительно сказовая речь — не бажовская, если говорить о традиции, а скорее двинские рассказы Шергина о детстве в Архангельском городе приходят на ум. Чтобы писать в таком стиле, надо безукоризненно владеть языком, чувствовать его, чтобы не скатиться ни в заплачки, ни в нарочитую деревенскость. Собственно, язык — идеально грамотный. Таким сегодня все авторы
