Такси за линию фронта - Станислав Кочетков
* * *
Мы сидели возле лесного ручья — такого чистого, звонкого, щедрого ручья, в котором отмыли и Печника, и Щуку, и Ару, и даже меня, и отстирали заодно. Печник очнулся, только рука болела — это он сломал, когда поскользнулся, упал, а не ранение — да на ногах стоять не мог, тошнило: сотрясение мозга. А мы с Арой грелись у маленького костерка и пили, пили лучшее в мире пойло, самое веселящее и самое хмельное — чистую родниковую воду. Пили, курили и хохотали от всего, а скорее, от радости жизни. А потом завыло, загрохотало, заиграло просверками в небе где-то километрах в десяти, и опытный Ара сказал: «Видно, наши встрэтили, а если встрэтили, то скоро здэсь будет Радист» — это он про командира своего.
— Мы — казаки! Потому Радист у нас не прапор, а вахмистр (Ара сказал это как «Вах-х! — мистер»). Он — донэцкий, говорят, раньше на телевидении работал. А я старший урядник, родом из Степанакерта, еще тогда беженец, живу в Торез, знаешь такой город? А ты — кто?
— И я донецкий, по происхождению тоже казак, когда-то учителем был, потом в вузе старший преподаватель. Зовут меня…
— Вай, меня Самвел зовут, я и на Сэмэна отзываюсь, какая разница! На войне пазывной давай!
— А нету у меня позывного! Я же вообще гражданский, цивильный!
— Вах, какой цивильный, если через линия фронта туда-сюда ездишь! С какой стороны ствол автомат держать знаешь! Не может не быть у тебя позывной!
— Ара, тебе кто позывной давал?
— Зачем давал? Я сам взял!
— И что, тебе бы дали взять, если бы ты выбрал Нар-Дос или Туманян?
— Фы, гра, скажэшь тоже, Нар-Дос!.. Это все равно, если назваться Давидом Сасунским или Анной Сароян, вай, это по-русски…
— Это как взять позывным Илью Муромца или Бориса Годунова, я знаю… Чего смотришь, я все-таки старший преподаватель, как у нас говорили, «страшный препод»…
— Ха, вах, тогда я «страшный урядник», да!
— Ну тебе виднее, кого и чем пугать! — и мы опять расхохотались, зачерпнули из ручья и выпили.
— И все равно, нэ дело, что у тебя позывной нету! Кто ты не по жизни, а на этой войне?
— Перевозчик…
— Это Фрэнк в фильме, роль, которую актер Вэнс играет, да?
— Ну, я не знаю…
— Нэхороший позывной! И человек там не очень, и по жизни гадости много будет, еще давай рассказывай, кто ты.
— Ну, технику чиню, пишу немного… Программы пишу, чуть-чуть прозу…
— Какую прозу?
— Фантастику…
— Фантаст? Брехун-фантаст? Звездобол-сказочник? Вах, сказки — это хорошо, но нэ сейчас, потом, после война! Еще давай!
— Тогда — обычный прохожий.
— Прохожий? Прохожий — человек Божий, не вышел ни кожей, ни рожей — это нэ про тэбя, смотри, как тебя много! Мимо, значит, проходил, автомат схватил, сколько гадов покрошил?
— Не считал…
— И не надо! Пусть они считают — тех, кто останется, если батальон такой, как ты, мимо проходить будэт! Скажи, у тебя на майка якоря, паруса — ты море любишь? Ветер, волны? Волю?
— А кто ж ее не любит!
— Тогда твой позывной Волька! Помнишь, который со старик Хоттабыч ходил, дела творил? Тоже вольный человек, тоже приключения любит!
— Ну, Волька так Волька! — я уже устал от этого разговора. — Давай за это выпьем! Хотя бы воды, пока другого нету!
— Наливай!
* * *
И только потом, когда совсем отпустило, я задал вопрос, который давно крутился на языке. Не удержался, ляпнул.
— Ара, прости, если много на себя беру… Ты что принимаешь?
Ара уставился на меня во все глаза.
— Ну, ты был такой в бою… — я показал руками, какой он плавный и неспешный. Это и сейчас чувствовалось в каждом его движении, но тогда — особенно, будто напоказ.
Хохотать Ара больше не мог. Он только как-то судорожно вздохнул, похлопал ресницами и картинно — плавно! — взялся за сердце, давая понять, что ему очень смешно, но сил уже нет.
— Инсулин я принимаю, дарагой ты мой.
Мотнул головой на Печника и Щуку и добавил:
— И они тожэ.
* * *
Потом оказалось, что я забыл, где оставил свою «Панду», потом мы нашли авто, и Ара долго восхищался способом маскировки, потом мы курили мои сигареты, и я при ближнем свете уже по ночи медленно и аккуратно перегонял машинку к блокпосту, сразу на нашу сторону бетонных блоков. Тут прилетела «копейка» с Радистом, уже без стекол и с простреленной крышей, зато в сопровождении старенького зилка-«бычка», в кузове которого сгрудилось человек пятнадцать-двадцать, весь остальной личный состав его взвода. И тут завертелось-закружилось по полной.
Я уже был не Дед, а «вы» и, с подачи Ары, Волька.
— Ара, ну ты даешь, Волька — он же по книге мальчишка! — удивился Радист, сам недалеко в свои неполные тридцать убежавший от мальчишки.
— Ты что, камандыр, разве не может маленький мальчик вырасти в большого степного орла?!
Дальше грузили и вывозили убитых и раненых, и наших, и укропских — трое фашиков оказались трехсотые; в кузове ЗИЛа сложили высокой пирамидой двухсотых бандеровцев, сверху трехсотых, привязали монтажными стропами, а потом сели наши раненые — кроме Щуки и Печника были еще трое из других мест, — и аккуратно, в ряд, выложили наших павших.
А потом я засобирался домой, в Донецк — и про родителей разволновался, и вообще. Правда, не знал, как дела с движением ночью, но Ара утешил: «Я с тобой поеду, у меня связь есть, все блокпосты пройдем, как надо» — и поехали. Ара восхищался резвостью «Сеата», заранее отзванивался вперед по трассе, так что нам даже бензин приготовили, осталось только без очереди залиться и рассчитаться.
Я спешил домой, к больным папе с мамой, а Ара спешил в больничку — получить на взвод инсулин. Все бойцы взвода были диабетиками, их нарочно собрали в кучу, чтобы не развозить медикаменты по разным блокпостам, по идее, это очень удобно, только инсулин у них кончился пять дней назад — именно поэтому Ара был так артистично неспешен и картинно нетороплив. И, понимая, что этот человечище в любую минуту может «сделать гаплык» — не из-за войны, из-за обычного сахара в крови — я гнал как сумасшедший, на прямых участках трассы разгоняя свой «винтаж раритетович» до ста
