Мои великие люди - Николай Степанович Краснов
В привычных, как бы даже обязательных каждодневных разговорах моих друзей о Кате, к полному моему недоумению, появилась раздражительность, весьма смахивающая на ревность:
— Вот тебе и тихоня! Вот тебе и монашка!
Оказалось, что у дома бабки Лебедихи не первый раз останавливается колхозный грузовик «студебеккер».
— Ну и что ж? — Берусь объяснить, как это я понимаю: — У них гостья. Собирается домой. Вот шофер к ней и заезжает.
— Ха! Так и нуждается парень в твоей старухе. Он приезжает к Катьке! Понятно тебе? К Катьке! Видели, как она с ним любезничает. Даже куда-то ездили на пару. Из кабинки вышла веселая…
Я думал, меня разыгрывают, и заглядывал в лицо Саранскому, но он молчал, по обыкновению перебирая струны гитары.
Наскоро поужинав, я поспешил по проторенной нашей братвой дорожке за озеро: надо было повидаться с тетей Пашей. Она словно ждала меня, сидя на крылечке, и, едва я перешел мост, засеменила с горки навстречу.
— Треба побалакать! — Но не в избу меня повела, а к белеющим под кручей родникам. Лицо выражало все ее переживания: оно менялось, как меняются в последние дни лета поля и леса, когда на них то солнечный свет, то тень от проплывающего облака. Оглядевшись, она зашептала:
— У нашей Катерины жених появился. Чуешь ай не? Гарный малый, недавно из армии отпущенный. Надежный, работящий. Иван-шофер. Может, знаешь? Ну ничего, познакомишься… Мне сказал: «Буду засылать сватов, тетка!» И он ей люб. Хоть и не призналась мне в этом, но я-то бачу — не слепая… Смекаю, что мне трэба уехать. С утра у Ивана рейс на станцию. Обещался подбросить… А ты тут приглядай за ними. К бабке-то захаживай почаще. Быть у них советчиком тебе, парню, сподручнее, не то что мне. Ежели шо — поможи! Уж ты постарайся для Катерины. Хай она, бедняжка, счастье свое найдет, заживет по-людски. А я буду за всех вас бога молить… Осподи! Осподи!..
Через день мне довелось познакомиться с Катиным женихом. Проходя мимо дома бабки Лебедихи, я увидел на подворье незнакомого рослого парня в комсоставской фуражке и френчике, в кирзовых сапогах. Он чинил забор, ловко орудуя топором, — подтесывал, подгонял горбыли, гвоздь вколачивал с одного удара. Ему помогала Катя — подносила доски, придерживала. Они переговаривались, переглядывались и тихо чему-то смеялись. Я замер, удивленный: столь неожиданным было для меня Катино веселье. Бабка глянула из двери и засмотрелась на них, залюбовалась сноровистой работой парня. Увидела меня, крикнула:
— Заходи!
Оба повернулись ко мне, встретили в калитке. Катя сначала на меня глянула, потом на него:
— Вы знакомы?
— Да, наверное, виделись, — парень глянул на меня улыбчиво и доброжелательно.
Мы обменялись рукопожатием.
— Иван, — назвался он и, высвободив руку, картинно, с артистическим лоском, выработанным за долгие годы военной службы, щелкнув каблуками, поднес ее к козырьку, добавил, по-прежнему смеясь глазами: — Гвардии!
Сразу открылась мне его натура, озорная, неприхотливая, русская. Гвардии Иван — это не просто шутка, а, видимо, давно обретенное состояние души. Почувствовав мое понимание, он продолжил нравящуюся ему игру:
— Впрочем, я не настаиваю на этом звании. Можно и по-другому. У нас ведь как в народе: что ни Марья — то красавица, что ни Иван — то дурак. — И, уже не в силах выдерживать роль, расхохотался.
Катя смеялась вместе со мной. Доброта, шутливость, уравновешенность и легкость характера Ивана-шофера наверняка находили отклик в ее душе. Его лицо, несколько простоватое, в конопушках, пышущее румянцем, было весьма приятно, а глаза, голубоватые, полные света, говорили о незаурядности ума, о добротности физического и душевного здоровья. Есть такие счастливые люди — состоят из одних достоинств, и все в них гармонично. Мог ли я не позавидовать ему? Но прежде всего я был рад за Катю.
Закурив папиросу, парень снова взялся за топор, подмигнул хозяйке:
— Бабуся, делов осталось на полчаса. Готовь угощенье!
— Сготовлю! — задорно отвечает бабка. — Аппетит-то у тебя, чай, здоровый.
Он усмехнулся, вколачивая гвоздь:
— Аппетит у меня — как у птички… на которой воду возят. Ха-ха!
— Эге! Эдакой птичке надо полпуда!
— Полпуда не полпуда, а восемь килограммов давай…
Шутки выскакивали из него как-то сами собой, без всякого усилия. Не подошла доска к месту, воскликнул:
— Ишь ты! На босу ногу не лезут, на онучи велики.
Подтесал ее, примерил, прибил. Катя интересуется:
— Вышел толк?
— Да, толк вышел, а… бестолочь осталась…
И все же было заметно, что Иван задался целью повеселить Катю. И за работой, и после, за бабкиным угощением, он непрестанно рассказывал всякие забавные случаи.
— …Едет бабка с базара на пятьсот-веселом домой. И не то ее там обсчитали, не то сама проторговалась. Спрашивают ее: «Что это, бабуся, за станция? Барыш?» — «Какой там барыш, — отвечает. — Одни убытки!» Мальчишка видит: летит пчелиный рой. «Тятька, тятька! — кричит. — Гляди, ульи летят!» А отец ему: «Дурак! Какие тебе ульи? Роевни!»
Подвернулся момент — и прочитал смешные стихи:
Однажды медник, таз куя,
Сказал жене, тоскуя:
«Задам уж детям таску я
И разгоню тоску я…»
Находил новые средства, чтобы втянуть всех в веселье:
— А вот отгадайте-ка. Не пуговица, а свистит… Что, слабаки? Паровоз. Ха-ха! А кто три раза подряд выговорит: «Копна с прикопнышком»?
Скороговорка нам не поддавалась, получалось что-то до смешного несуразное. А он уже приготовил другую:
— Попробуйте-ка еще: «Во дворе — трава, на траве — дрова…», «Карл у Клары украл кораллы…».
Иван своего добился: Катя смеялась.
Завелся у меня с Иваном разговор о солдатской доле, и выяснилось, что оба мы воевали на Ленинградском фронте и даже в одной части — в корпусе генерала Симоняка. Знай мы друг друга, могли бы запросто встретиться под Красным Селом и Пушкином, а после — на Карельском перешейке. Многие памятные события оказались у нас общими — от выхода из блокады до штурма Выборга. Армейским однокашникам было о чем поговорить!
Мы подружились. Тогда же, в день знакомства, он зазвал меня к себе.
Изба у Ивана добротная, пятистенная, из крупных сосновых бревен — отцовская память. Срубили они ее, работая в лесхозе, как раз перед войной. Ничего в ней не успело пообноситься, еще не выветрился смоляной запах.
Мы разговаривали, сидя в обширной передней, в которой, кроме стула и кровати, ничего не
