Такси за линию фронта - Станислав Кочетков
Спешно влез в резиновые боты — обрезки от сапог. Схватил разводной ключ, давно приготовил на такой случай. И прям как был, в трусах и майке, пошлепал в сарай за лестницей. Надо вентиль закрывать, надо гасить, пока еще где не рвануло.
Успел. Пришлось верхом на эту хренову трубу усесться. Нагрелась она знатно, но, видно, перекосорылило ее взрывом, и вентиль так туго проворачивался, что три раза проверял, не сорвал ли я пломбу на закрытие. Так-то нагретое должно ведь легче закрываться, а тут едва пупок не порвал. Да еще и задницу припекло — не до ожога, но основательно. Пришлось егозить кормой по трубе, как уж по сковородке, чтоб не свариться.
Пока спускался, ключ разводной и выронил. Это меня и спасло: солнце ведь еще не взошло, темень, и пока я на карачках его впотьмах под забором в кушарях нашаривал, аккурат над головой осколки и прошуршали. И вскользь — по железным воротам соседа: только искры, полосы содранной краски и звон. Тут я и ключ нашел, сел в траву и тем ключом перекрестился. И заново вспотел, да так, что впору опять на трубу лезть — сушиться.
Не, думаю, хорош на сегодня. И лестницу забирать пока не буду, нехай так стоит. Не выпрямляясь, на полусогнутых и рванул в собственный двор. Но, видно, слишком громко думал про «хорош». Где-то наверху услышали и надо мной посмеялись. Не успел в дом войти — ключ в угол, вторую дверь спиной закрыть, — так прямо за спиной и прилетело, и этими двумя дверьми меня в спину так аккуратненько да шмяк всей тушкой о ковер!
Хороший ковер, шерстяной, толстый. Видно, не соврал цыган, когда продавал, еще при Андропове. Может, и вправду хорасанский! И стенка под ним саманная, на дранке. Короче, когда я в себя пришел, проморгался, то лежу это я под дверьми, а ковер и подо мной, и на дверях за моей спиной. А на стенке — вмятина, точнехонько по моей фигуре. И в другой комнате, в спальной, из стены на компьютерный стол столько мусора насыпалось…
Не, видно, оглушило меня знатно. Окна давно без стекол, кирпичами заложены. Так вот часть этих кирпичей осколками внутрь повыбивало, а через щели солнце светит ярким днем. А рядом стоит ополченец, аварийщик в куртке «Горгаза», да еще морда сыто-бритая в белой жилетке с буквами OSCE. Слепоглухой ОБСЕ, значит, пожаловал. Буржуйством раздражает да жвачку жует. А еще сосед напротив, Фомич. И все что-то говорят, а я ни фига не слышу.
Поднялся. Голова кружится и болит, локти и коленки саднит, и ладонь свез. Но не тошнит и в глазах не двоится. Резкость, правда, плохо сводится, всё как в тумане. «Громче! — говорю, — говорите громче; видно, контузило меня, ни фига не слышу!»
Тут заскочили еще двое. Один в голубеньком таком костюмчике с шапочкой на волосах и при сумке с красным крестом. Другой — в оранжевом берете и серо-синей камуфляжной куртке с оранжевыми буквами «МЧС». Под руки меня приняли, табуретку в центр кухни выставили, меня на табуретку усадили. Медик давай давление мерить, пульс щупать, в глаза фонариком светить, через лупу разглядывать, по суставам молоточком стучать. А МЧСник на голову мне что-то вылил — ух, защипало! — и забинтовывает. А потом на руки мои глянул, что-то сказал — ополченец за тазик, с соседом Фомичом куда-то вышел, воды в тазике принес. Руки, локти и коленки мне отмыли, тоже щипучей гадостью обработали, забинтовали. Тут и доктор свои ковыряния закончил, бережно так меня под руки, и ведут в соседнюю комнату, в спальную. Туда, где я до обстрела спал.
В кровать меня уложили. Хотя, вернее, усадили: под спину подушку, одеяло, еще надувную подушку. И какое-то тонкое, но теплое, с одной стороны блестявое, как фольга, покрывало ОБСЕшник приволок. А МЧСник увидел край монитора из кучи того, что из стенки насыпалось на стол. В тот самый тазик, из которого меня мыли, мусор собрал. А потом щеточкой такой, будто кисть малярная, только щетина короче, весь мусор и пыль с клавиатуры-мышки пососкребал-очистил — и включил компьютер.
Оба-на, думаю, так свет уже починили! Быстро… Или это я слишком долго валялся?
А он так профессионально в компьютере какую-то программу запускает — и печатает, и шрифт такой большой сделал, что мне с кровати хорошо видно:
«Не волнуйтесь, — печатает, — у вас просто контузия». Ха, а то я и сам этого не знаю. «У вас голова не кружится, не тошнит?» А я и отвечаю: «И не кружится, и не тошнит, и в глазах не двоится, нету у меня сотрясения! А что контузия — я и так понял, я ж сколько лет в горноспасателях!» — и киваю на стенку, где мой персональный иконостас.
Это бабка моя покойная, женушка моя родная, Мария Поликарповна… За неделю до того, как в нее прилетело, вдруг в шкафу, где фотографии, все мои грамоты-награды нашла и захотела на стенке развесить. Каждой место разметила и все пилила меня — мол, сделай рамки для грамот, хоть из штапика сделай. Я тогда две рамки сделал, даже покрасил лаком. А потом война, то да се… Забросил — мол, недосуг, потом как-нибудь. А когда ее сто двадцать вторым в огороде… да так, что в гроб куски мяса… вот как тогда я этот ее пилеж вспоминал… Сделал, конечно. И на те места, где она хотела, повесил. И даже пыль вытираю, когда не забываю, но ее-то этим уже не вернешь.
И вылупились все эти обормоты на иконостас! А там и грамоты, и благодарственные письма, и удостоверения к наградам, и фото разные, и даже как вручали орден в Кремлевском дворце съездов. Стоят, рассматривают, переговариваются, а про что — не слышу. Тут медик к компьютеру сел, печатает: «Ваши фамилия имя отчество помните?» Я и называюсь полностью, как положено. И сразу год рождения, и место рождения, и даже номер паспорта вспомнил. Правда, не этого, синего-укропского, а еще советского. Того, который сейчас тоже в рамке, вместе с паспортом жены. Она этого не просила, но я не смог. Как для себя иконостас, так и для нее. Она ведь тоже столько лет в образовании, заслуженный учитель, ветеран труда. Оба мы были ветераны, так-то вот.
ОБСЕшник что-то медику, а тот и печатает: «На фотографии — жена ваша? Где она?»
Ну тут я открытым текстом — так-де, мол, и
