Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий
Векшин наскоро простился с парнем, потом обвел рукой полукруг — именно этого жеста и ожидала от него Ольга, — как бы приглашая смотреть, наслаждаться, радоваться и новому, пахнущему смолой дому, и грядкам, и кустам сирени под окнами, и посыпанным красным толченым кирпичом дорожкам, и молодым отцветающим вишенкам.
— Вот мое поместье… наше поместье, — повторил Степан, делая ударение на слове «наше».
И он долго водил ее по участку, объяснял, как трудно все было посадить, сделать, достать, сколько средств на все это потрачено. Ольга восхищалась и удивлялась — не искренне, а чтобы доставить этим удовольствие Степану, что-то впопад и невпопад спрашивала. «Все это, конечно, очень хорошо, но нельзя же так увлекаться, нельзя же в это вкладывать такую сердечную теплоту», — еще неотчетливо думала она.
— А рисунки? Покажи мне твои новые рисунки, Степан.
— Потом, Оля, потом… Да мне и нечем похвастаться, разве этикетками?.. Ты знаешь, Оля, я теперь даже этикетки для гуталина рисую, совсем ремесленником стал. Что же поделаешь: условиям для большой работы я отдал два… нет, почти три года. Условия, условия — вот что главное.
Но Ольге уже надоело притворяться.
— Не знаю, Степан, не знаю…
Он покосился на нее, хотел что-то сказать и ничего не сказал: они подошли к месту, предназначенному для постройки душа. Степан заговорил о самолетном баке, который он непременно здесь поставит. Нет, железная бочка — это не то, она и прогреваться будет плохо и вид ерундовый.
«Был Степан Векшин лихой комбат, стал Векшин дачевладельцем», — повторила Ольга про себя слова Крутикова, когда вместе со Степаном и его матерью, морщинистой, неприметной, по-деревенски подвязанной платком старушкой, садилась за стол.
Пока обедали, старушка — ее звали Пелагеей Сергеевной — говорила о том, что она с покойным мужем жила в Смоленской области и что избенка у них была, ох, как плоха, в два маленьких оконца по фасаду, об одной комнате, разделенной печью, а теперь ее Степан вон какие хоромы воздвиг, и что он, Степа, сумел художником стать, и теперь у него будут условия для работы, и он будет трудиться над большой вещью, всякой ерундой, этикетками там для гуталина, заниматься больше не станет. Потом рассказала, что прошлой ночью, когда шел дождь, Степан услышал звуки капели и решил, что крыша где-то протекает. Он разбудил ее и они с керосиновой лампой долго лазили по чердаку. Дождь вскоре кончился. Они ничего не нашли и теперь ждут нового дождя, чтобы определить, протекает ли все-таки крыша.
Дальше Ольга стала пропускать мимо ушей монотонное журчание старушечьего голоса. Она смотрела на Степана, догадывалась, что тому слова матери приятны, и молчала. Да и что ей было говорить? Она все-таки любит Степана. Да, конечно, любит. Она ничуть не ошибалась в нем. Степан умный, хороший человек, он будет любить ее, и они заживут счастливо. Ну, конечно же, счастливо. А как же иначе?
В калитку постучали.
Степан прислушался и явно взволновался. Пелагея Сергеевна пошла открывать.
Через минуту послышались приглушенные голоса. Старуха уговаривала кого-то прийти завтра, а хрипловатый мужской голос спорил с ней и чем-то возмущался.
Степан, извинившись, вышел. Пелагея Сергеевна вернулась, всем своим видом показывая, что ничего особенного не произошло, и принялась рассказывать о соседях, о том, что есть у них совместная мыслишка поставить плотину на краю балки, прилегающей к их участку. Вешние воды заполнят ее, и будет у них небольшой пруд. И на случай пожара хорошо и для «полноты пейзажу», старательно выговорила старуха непривычные для нее слова.
А голоса в сенях становились все азартнее. И Степан и его посетитель, видимо, забыли, что их слышат в комнатах. Ольга догадалась, что Степан разговаривает с плотником, который принимал участие в постройке и отделке дома. И вот уже разговор перешел в откровенную брань:
— Я к тебе уже две недели хожу… Что тут разбираться!.. Тесом обшить — в условия не входило — обшил. Работу ты принял? Принял. Наличники, девять штук, сделал, повесил, как уславливались. Рам восемнадцать штук изготовил и застеклил… Двери перебрал, повесил… Ты переделать просил — переделал. А деньги? Нет, ты скажи, будешь ты деньги платить или нет?.. Что же это получается — сплошной обман получается… Совесть-то у тебя есть, хозяин?..
— Триста рублей получил! — со злобой кричал в ответ Степан. — Расписка у меня имеется… Ты что думаешь — я ее потерял, расписку-то?
— Так то за материал, — после небольшого замешательства послышался возмущенный голос плотника.
— Материал у тебя краденый. За материал тебя посадить надо!
— Ты мне голову не морочь… Как это так — краденый? У меня накладные в целости. Себе дом собрался ставить — тебе материал отдал, выручить хотел, по-человечески, значит, ну и деньжонок подзаработать… Жила ты, выходит, вот кто ты!
Голос плотника прерывался: видимо, его душила обида, В голосе же Степана отчетливо слышалось что-то наглое.
Кончилась эта сцена омерзительно. Плотник кричал, что он будет судиться, а Степан требовал, чтобы мать вынесла ему ружье, он с оружием в руках будет охранять свой участок от всяких мерзавцев.
Потом плотник, выкрикивая угрозы и ругательства, ушел, а Степан с красным лицом и горящими глазами вернулся в комнату, продолжая кричать, что он им даст, этим прощелыгам, он их проучит, он их заставит честно работать.
— Степа, милый, ну перестань же, перестань, слышишь, я тебя прошу, — сказала Ольга, чувствуя жгучий стыд за человека, которого она любит.
Но Степан продолжал выкрикивать бессмысленные слова.
И на этом не кончились испытания Ольги. Не прошло и пяти минут, как в калитку снова застучали.
Степан сразу умолк и вопросительно взглянул на мать. В его глазах заплескался страх.
Сначала, видимо, Пелагея Сергеевна не хотела открывать. Но стучали все яростнее. Посетитель твердо знал, что хозяева дома.
Старуха вынуждена была выйти во двор. И из новой разгоревшейся во дворе ссоры Ольга поняла, что это пришла какая-то соседка, которая требовала, чтобы ей тотчас отдали долг — двести тридцать рублей.
И второй скандал кончился, как первый, угрозой судиться.
Женщине так и не отдали денег.
После этого Пелагея Сергеевна, Степан и Ольга долго сидели молча, испытывая неловкость и стараясь не встречаться друг с другом глазами.
Только в электричке Ольга почувствовала облегчение. И горько, и стыдно, и больно было ей. И страшно думать о будущем. Поскорее бы вернуться домой, раздеться, лечь в кровать, спрятать лицо в подушку.
* * *
