У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик

Не дожидаясь ответа мужа, Тоня подошла поближе, прислушалась, странно заныло сердечко её…

А учитель нараспев произносил удивительно влекущие строчки. Звенел в них и вольный бег коней, и колыхание жнивья, и пыль дорог, и кровь, и сеча. Стихи хватали за душу, как давешняя цыганка за руку, не отпускали от себя.

…Где широкая дорога,

Вольный плёс днестровский,

Кличет у Попова лога

Командир Котовский,

Он долину озирает

Командирским взглядом,

Жеребец под ним сверкает

Белым рафинадом.

Жеребец подымет ногу,

Опустит другую,

Будто пробует дорогу,

Дорогу степную.

А по каменному склону

Из Попова лога

Вылетают эскадроны

Прямо на дорогу…

От приварка рожи гладки,

Поступь удалая,

Амуниция в порядке,

Как при Николае.

Головами крутят кони,

Хвост по ветру стелют:

За Махной идет погоня

Аккурат неделю.

Не шумит над берегами

Молодое жито —

За чумацкими возами

Прячутся бандиты.

Там, за жбаном самогона,

В палатке дерюжной,

С атаманом забубённым

Толкует бунчужный:

— Надобно с большевиками

Нам принять сраженье —

Покрутись перед полками,

Дай распоряженье!..

Как батько с размаху двинул

По столу рукою,

Как батько с размаху грянул

По земле ногою:

— Ну-ка, выдай перед боем

Пожирнее пищу,

Ну-ка, выбей перед боем

Ты из бочек днища!

Чтобы руки к пулемётам

Сами прикипели,

Чтобы хлопцы из-под шапок

Коршуньём глядели!

Чтобы порох задымился

Над водой днестровской,

Чтобы с горя удавился

Командир Котовский!..

Прыщут стрелами зарницы,

Мгла ползёт в ухабы,

Брешут рыжие лисицы

На чумацкий табор.

За широким рёвом бычьим —

Смутно изголовье;

Див сулит полночным кличем

Гибель Приднестровью.

А за тёмными возами,

За чумацкой сонью,

За ковыльными чубами,

За крылом вороньим,

Омываясь горькой тенью,

Встало над землею

Солнце нового сраженья —

Солнце боевое…

Ходит ветер над возами

Широкий, бойцовский,

Казакует пред бойцами

Григорий Котовский…

Над конём играет шашка

Проливною силой,

Сбита красная фуражка

На бритый затылок.

В лад подрагивают плечи

От конского пляса…

Вырывается навстречу

Гривун Опанаса.

— Налетай, конёк мой дикий,

Копытами двигай,

Саблей, пулей или пикой

Добудем комбрига!..

Налетели и столкнулись,

Сдвинулись конями,

Сабли враз перехлестнулись

Кривыми ручьями…

У комбрига боевая

Душа занялася,

Он с налёта разрубает

Саблю Опанаса.

Рубанув, откинул шашку,

Грозится глазами:

— Покажи свою замашку

Теперь кулаками! —

У комбрига мах ядрёный,

Тяжелей свинчатки,

Развернулся — и с разгону

Хлобысть по сопатке!..

Плещет крыжень сизокрылый

Над водой днестровской;

Ходит слава над могилой,

Где лежит Котовский…

За бандитскими степями

Не гремят копыта:

Над горючими костями

Зацветает жито.

Над костями голубеет

Непроглядный омут

Да идет красноармеец

На побывку к дому…

Тонечка слушала, и её казацкая душа играла и неслась, как вороной конь под седлом её прадеда. Разве же это стихи? Стихи — это про розы, любовь, не про сечу же! А тут, в этих наскакивающих на тебя рваных ритмах строк — сама горячая кровь пульсирует, ударяет в уши, аж дыхание перехватывает.

Учитель не раз и не два уже поглядывал в её сторону. Ему льстило такое напряжённое внимание этой красивой женщины, жены командира РККА.

Но вот стих окончил свой широкий бег по вольным степям. Выдохшийся, учитель как-то сник и стал меньше ростом.

— Простите, это что вы теперь читали?

— Это Эдуард Багрицкий. «Дума про Опанаса». Багрицкий написал эту поэму в 1926 году. Я читаю здесь детям, чтобы помнили о герое Гражданской войны Григории Ивановиче, предательски убитом в 1925 году.

— О Котовском?

— Да. Я говорю детям, что он грабил богатеев и раздавал всё бедным, такой необыкновенный и добрый был человек…

— Пойдём, Тоня, — неожиданно резко сказал Григорий Сергеевич и чуть ли не силой потащил её за руку прочь от группы.

Учитель проводил её грустным и обречённым взглядом.

— Ты что? Что с тобой, Гриша? — спросила Тоня чуть не плача, поражённая странно-грубым поведением мужа.

— Тоня, мне это всё не нравится. И стихи какие-то… как провокация. Чужие стихи. Как оплакивают махновца Опанаса. Ишь ты, плакальщик нашёлся! О бандите стихи. Не стоит нам тут быть. Пойдём.

— Гриша, да он же о Котовском…

— Ты, Тося, мало настрадалась? Ещё хочешь? За чужие стихи? Пойдём.

На обратном пути Григорий поучал Тонечку:

— Вот что ты о Котовском знаешь?

— Ну, то, что и все… Красный комдив, банды бандита Махно гонял. Смелый был, отважный, решительный, за народ бился и был очень счастлив во всех своих делах, всё ему удавалось, только вот его бандит убил…Ты что скривился? Я что, не то говорю?

— Тось, да ты пойми, у Котовского всё в жизни перепуталось. Сегодня он сам бандит, завтра за бандитами гоняется. Сегодня он банки грабит, завтра от повестки на фронт уклоняется, а послезавтра — он член Реввоенсовета СССР. Вот холера! В смысле Котовский — холера! Ты знаешь, он же был сиротой, но ему повезло, многие люди по доброте своей о нём заботились, в училище определили. На агронома учиться. Так он там с эсерами связался вместо учёбы! Их взгляды ему приглянулись, вишь ты. А после, как отучился, так он просто как с цепи сорвался. То грабил, то… В общем, много чего говорят. Вот и ты слышала, что он якобы украденные деньги батракам отдавал… Может, случалось, что и отдавал когда… А когда и сам тратил. На разгул. Я вот тут слышал, что в тыща девятьсот четвертом-то году его короновали местные уголовники, в «паханы», знать, выбился.

Тоня тихонько ахала, не забывая придерживать девочек. Они уснули и постоянно во сне сползали с жёсткой скамейки. А Григория «понесло».

— Вот ты мне про деда говорила, того, что от вас отказался, что ему дворянство дали за Русско-японскую войну, за героизм. А Котовский, не будь дурак, с этой войны-то и дезертировал! Конечно, что он там забыл? Вернулся сюда, стал тут помещикам имения жечь да и