Монстросити. Панктаун - Джеффри Томас
МакДиаз заставил себя отогнать образ убийцы, играющего на скрипке, но не смог его заглушить – с помощью чипа, встроенного в мозг, он помнил не только все, что видел, но и все, о чем подумал и что вообразил. Он мог бы записать изображение в файл и больше не вспоминать о нем. Теоретически, мог оставить его там и никогда больше не видеть, если только не придется когда-нибудь пролистать свои мысленные файлы в поисках информации. Но на самом деле образы, казалось, всплывали сами по себе. Когда он лежал в постели, они появлялись перед закрытыми глазами, а стоило поднять веки – проецировались на темный потолок спальни. Это был демон извращенности. Сознание хотело отвернуться, а подсознание вытаскивало все наружу. Все равно что до крови обгрызать ногти – такое человек специально для себя не выберет. Мальчишкой МакДиаз расковыривал болячки, съедал отслоившуюся кожу и, пугаясь внезапно появившейся крови, присасывался к ней, будто хотел всю выпить. Вызов образов был сродни потребности убийства. Подобным призывам человек вынужден подчиняться, почти без надежды на неповиновение.
* * *
«Колумбарий» – так назывался дом престарелых, куда МакДиаз приходил раз в неделю навестить свою мать. Кроме того, между приходами он раз или два звонил ей. На дни рождения или праздники приводил жену и двух маленьких детей. Однажды ночью его младшая дочь с криком проснулась и со слезами на глазах рассказала, что ей приснилось, будто она оказалась в одной постели с мертвой наной и не могла выбраться. Она попросилась в кровать к родителям, и МакДиаз обнимал ее, уставившись в темный потолок и просматривая непрошеные образы. Его мать – молодая, улыбающаяся, такая хорошенькая… Ее густые рыжие волосы, с которыми он в раннем детстве играл почти с одержимостью, накручивая пряди на пальцы…
Одна из работниц на ресепшене спросила, не нужно ли его проводить. Он ответил, что все в порядке, но она предложила позвонить миссис МакДиаз, просто чтобы сообщить о приходе сына. Разобравшись с этим, инспектор пробормотал слова благодарности и зашагал по знакомым залам, увешанным безвкусными картинами, его ботинки скрипели на слишком блестящем полу. Номер его матери был три тройки, достаточно легко запомнить, а дорогу он знал наизусть. Его имплантат фиксировал каждое мельчайшее пятнышко на полу или стене, каждую следующую подделку под пейзаж импрессионистов в раме, потертости или сколы краски на выдвижных боксах, установленных в стенах рядами по три. Он подошел к боксу с надписью по трафарету «3:33» и остановился, глядя на него в нерешительности. Тот располагался в самом верхнем ряду. МакДиаз не потрудился взять складной стул из ячеек, расположенных вдоль стен между группами ящиков, поскольку редко мог заставить себя остаться надолго. Впрочем, ему не стоило беспокоиться о том, что другим придется нетерпеливо ждать, пока он уберется с дороги и позволит приблизиться к нужному им боксу. Он никому не мешал, поскольку был один в этом пустынном коридоре.
Наконец МакДиаз нажал на клавиатуру и произнес:
– Привет, мама, это я. – Затем поднял защелку, плавно выдвинул бокс из ниши в стене и опустил на креплениях примерно до своей талии.
Он улыбнулся ей сверху, и она слабо улыбнулась ему сквозь свой пузырь. Гарнитура, по которой она созванивалась с сыном и благодаря которой, как и другие постояльцы, коротала дни за просмотром фильмов, сериалов, ток-шоу и игровых программ, отодвинулась в сторону, чтобы мисс МакДиаз могла увидеть его напрямую. Ей пришлось прищуриться, чтобы приспособиться. Она походила на скелет, который вряд ли способен сделать хотя бы два шага, если высвободится из своего стеклянного саркофага. Ее лицо напоминало едва обтянутый кожей череп. МакДиаз подумал о черепах в квартире, которую только что покинул. От седых волос матери остались лишь несколько прядей, похожих на дымчатые завитки ее духа, который пытался освободиться от тела, но оказался пойман в ловушку внутри этого пузыря.
– Что ты смотрела? – спросил МакДиаз, зная ее любовь к фильмам, страсть, которую они всегда разделяли.
– Передачу про садоводство, – раздался из динамика ее скрипучий голос.
– Ты больше не выходишь в Интернет, мама? Это было бы полезно для тебя. Поговорить с людьми…
– Наврать какому-нибудь юноше, что я сексуальная рыжая красотка с пышными формами? – пошутила она. – Я слишком устала, чтобы разговаривать. Предпочту смотреть свои фильмы… смотреть, как разговаривают другие. Я попробовала несколько каналов виртуальной реальности, но даже быть призраком в машине слишком устала. Хочу просто наблюдать, а не действовать. Я так устала… бесконечно устала…
МакДиаз часто представлял, каково его матери быть встроенной в стену, одной в своем цилиндре жизнеобеспечения, в этой утробе, быть погруженной в видео-сны. Неспособной сбежать. Он думал, что понимает ее заключение. Ведь в каком-то смысле она же навязала ему его собственное. Она и отец захотели, чтобы в детстве ему вживили чип. Так он мог получить шанс в жизни, лучшую работу, больше возможностей в мире, полном конкуренции, где такие технологии были одинаково доступны каждому человеку… кто мог себе их позволить. Ему не дали выбора – решение принимали родители, как это было в древности с обрезанием. Но он не из мести оставил ее живой в этой тюрьме. Ее нынешнее состояние им обоим навязывал закон, которому МакДиаз служил. Если бы мог, он бы прямо сейчас вскрыл ее пузырь и перерезал змеящиеся кабели жизнеобеспечения, чтобы мать могла наконец погрузиться в истинный покой.
– Как поживают девочки? – перешла она к своей любимой теме, и он принялся рассказывать. Иногда МакДиаз приносил видеозаписи с их игр или каникул, чтобы мама могла посмотреть. К счастью, она не спрашивала, как у него с работой. Родители, на самом деле, не одобряли его выбор профессии, а ему сейчас не хотелось говорить ей о той боли, которую причиняет служба. Говорить о том, что не уверен, сколько еще на ней выдержит… что со временем становилось не лучше, а хуже – он видел все больше и больше
