Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад

И навести на лилию белила,

И лоск на лед, и надушить фиалку…[5] —

процитировал я в ответ банальность.

— Точно, — ответила она с нежной улыбкой.

Она застегивала пуговицу перчатки. Сомневаюсь, что она узнала цитату.

Когда мы сели в кеб, Фокс начал:

— Очень рад тому, что увидел в твоей статье. От тебя я такого не ожидал. Можно подумать, это немного ниже тебя, понимаешь? Ой, знаю, знаю. Вы, литераторы, обычно вовсе не практичны — понимаешь, что я имею в виду. Кэллан сказал, ты — что надо. Кэллан полезен; но не отдавать же всю газету ему. У меня есть и свои интересы. Но ты подходишь; всё в порядке. Ты же не против моей откровенности?

Я пробормотал, что мне она даже по душе.

— Ну что ж, — продолжил он, — тогда я спокоен.

— Очень рад, — проговорил я. — Хотел бы быть спокоен и я.

— О, все будет хорошо, — воскликнул Фокс. — Смею угадать, что Кэллан отвратил тебя от такой работы, особенно если ты к ней не привычен. Но с другими будет проще. К тому же есть и Черчилль, он следующий.

— Какой Черчилль? — уточнил я.

— Министр иностранных дел.

— Вот черт, — сказал я.

— О, с ним легко, — успокоил меня Фокс. — Ты отправляешься к нему завтра. Все уже обговорено. Вот мы и приехали. На выход.

Он последовал собственным словам и ловко взбежал по новеньким терракотовым ступенькам редакции «Часа». Расплачиваться с кебменом он предоставил мне.

Когда я его нагнал, он отдавал указания кому-то не видимому за створчатыми дверями.

— Идем, — сказал он, запыхавшись. — К нему нельзя, — добавил он мальчику, державшему в руках карточку. — Лучше отправь его к мистеру Эвансу. Здесь ни на минуту невозможно расслабиться, — продолжил он, подходя к своей двери.

Это оказались роскошные хоромы с белой и золотой меблировкой — Людовик XV или что-то в этом роде — и новыми картинами в стиле Ватто на стенах. Впрочем, уже начался процесс преображения. Перед одним из высоких окон стоял рабочий стол с откатной крышкой, меньше всего напоминавший стиль Людовика XV; на ковре виднелись отпечатки грязных туфель, а один конец комнаты отгораживался дощатой ширмой.

— Привет, Эванс! — крикнул Фокс через ширму. — Прими человека из «Грантса», хорошо? И что-нибудь слышно из «Центральных новостей»?

Он начал просматривать бумаги на столе.

— Еще нет, только что звонил им в пятый раз, — раздался ответ.

— Продолжай в том же духе, — приказал Фокс. — Вот письмо Черчилля, — обратился он ко мне. — Садись в кресло; эти проклятые штуковины ни для чего не удобны. Уж постарайся расположиться как сможешь. Скоро вернусь.

Я сел в мягкое кресло с подлокотниками и принялся за письмо министра иностранных дел. В нем согласие на потенциальное интервью давалось со скучающим терпением, но и это, похоже, обрадовало Фокса. Он вбежал, схватил со своего стола бумажку и выбежал опять.

— Прочитал письмо Черчилля? — бросил он походя. — Сейчас все объясню.

Не знаю, чего он от меня ожидал — что я поцелую марку, что ли?

И все-таки было приятно спокойно сидеть посреди суеты и переполоха. Казалось, я наконец вступил в тесную связь с настоящей жизнью — жизнью, которая что-то значит. Теперь и я стал человеком. Фокс говорил со мной с неким почтением — будто я какая-то большая тайна. А мне пришлось по душе его обращение «Вы, литераторы». Это поклон претендента законному принцу, скромность конвейерной имитации перед лицом подлинника, уважение строителя к архитектору.

«Ах да, мы, простой рабочий люд, возводим дома ряд за рядом, — казалось, говорил Фокс, — годами строим целые города и заполняем бумажки. Но когда нужно что-нибудь особенное — что-нибудь монументальное, — нам приходится обращаться к вам».

Снова примчался Фокс.

— Прошу простить, старина, ни минуты покоя, чтобы поговорить. Слушай-ка, пойдем со мной на ужин в «Параграф», сразу за углом, — сегодня вечером ровно в шесть. К Черчиллю ты отправляешься уже завтра.

Клуб «Параграф», где я должен был встретиться с Фоксом, оказался одним из тех заведений, что спорадически возникают в окрестностях Стрэнда. Быть сразу за углом — одно из их обязательных свойств; второе — слишком фамильярные слуги; третье — многолюдность, причиняющая, по мнению членов клуба, ущерб удобству отдельного клиента.

В данном случае на ужин опоздал Фокс. Я сел в небольшой курительной комнате и, скрываясь за запоздало взятой утренней газетой, прислушивался к беседе трех-четырех журналистов — членов клуба. Я чувствовал себя как новенький в школе при первом знакомстве с одноклассниками.

В кресле перед камином дремал дряхлый театральный критик. К ужину он проснулся, заявил: «Вы бы видели Фанни Эльслер[6]», — и заснул опять.

На красном бархатном диване раскинулся beau jeune homme[7] с галстуком парижско-американского студента. В кресле рядом с ним сидел персонаж, кого я — возможно, из-за отсутствия придыхательных согласных — принял за видного иностранца.

Они беседовали об изумительной теме для какого-то мюзик-холльного драматического очерка — судя по всему, о водителе омнибуса.

Потом я услышал, что мой француз был зеленщиком, а теперь стал наполовину журналистом и наполовину финансистом, а мой исследователь искусства — сотрудник одного из старинных изданий.

— Ужин подан, господа, — объявил слуга с порога. Он подошел к спящему у камина. — Видать, скоро мистер Каннингем протрет кресло до дыр, — бросил он через плечо.

— Бедолага — ему больше некуда податься, — сказал сотрудник журнала.

— Почему бы не в работный дом? — вставил журналист-финансист. — Так сделаешь из этого хороший очерк? — продолжил он, возвращаясь к своему водителю омнибуса.

— Всенепременно! — равнодушно отозвался работник журнала.

— Ну же, мистер Каннингем, — сказал слуга, коснувшись плеча спящего. — Ужин подан.

— Благослови боже мою душу, — воскликнул театральный критик, резко очнувшись. Слуга вышел. Критик украдкой достал из кармана жилета вставные зубы, протер шейным платком и вставил в рот. Затем поплелся из комнаты.

Я встал и решил рассмотреть графические зарисовки пером и тушью на стенах.

От вида поблекших жалких карикатур на поблекших жалких знаменитостей, что уставились из засиженных мухами рамок на пурпурных стенах, меня едва ли не передернуло.

— А вот и ты, Грейнджер, — раздался позади меня бодрый голос. — Идем ужинать.

Я пошел за Фоксом. Ужин был приправлен мелкими шутками и скудными характерами. Немецкий журналист — по всей видимости, музыкальный критик — справился о происхождении тощего фазана. Фокс ответил, что его хранили на заднем дворе. Театральный критик пробормотал что-то неразборчивое о какой-то постановке, которую сняли из репертуара «Адельфи». Я отсутствующе улыбался. Потом Фокс тихо ввел меня в курс дела относительно нового ежедневника. В его версии — безо всякого гламура «нравственной цели»