Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский
Из комнат слышался голос хозяйки, призывавшей свою горничную и для верности изо всех сил нажимавшей на звонок, который был проведен на кухню.
Подготовка большого и малого веселья
На визитной карточке домовладельца под короной, свидетельствующей о принадлежности к дворянству, значилось:
ФЕРДИНАНД ГАРА САБАДПЕРЧСКИЙ,
правительственный советник,
Генеральный директор АО по операциям
с недвижимостью
Советник Гара разошелся уже со второй женой. Первая многократно сделала его не только отцом, но и дедушкой. От второй он также имел двух мальчиков, уже не маленьких.
Словом, если принять во внимание семь принадлежавших ему домов и одно предприятие, а также несколько имений в провинции, то детей у него могло быть даже больше и домашних очагов тоже.
Нежная дружба его с Верой Амурской родилась не очень давно. Однако ж она все укреплялась. Так, помимо всего прочего, его заботами была заново обита вся мебель артистки.
Заказ выполнял Безимени. За время работы между обивщиком и Агицей, горничной артистки, при полном обоюдном согласии завязалась любовь.
Однако по настоянию Аги отношения свои они скрывали как от жильцов дома, так и от всех прочих.
Когда артистка нанимала ее, Аги, дабы убедить хозяйку, что она не будет приводить в квартиру мужчин и сама ни к кому ходить не станет, придумала и поведала артистке романтическую историю.
Она до смерти любила своего жениха, так же как и он ее. Беднягу отправили на фронт. Там он погиб или попал в плен. Но она верит, что дождется его или хотя бы весточку от него получит. И если даже он никогда не вернется, она все равно будет любить его вечно и никому не удастся вытеснить милый образ из ее сердца.
Естественно, после всего этого Аги не могла напрямик объявить артистке, что нашла себе милого в лице обивщика мебели из полуподвала.
Но, что бы там ни было, Безимени спускался от своей невесты с легким сердцем, и все его страхи как рукой сняло: Аги взяла судьбу тележки в свои руки, а это означало, что тележка его в верных руках!
Он заперся в мастерской и навел там некоторый порядок.
Срочной работы у Яноша пока не было. Как раз утром он переправил заказчику сравнительно большой заказ. Снова пересчитав полученные деньги, он распределил их себе на неделю.
За этим занятием и накрыл его Вицишпан, явившийся не один, а вместе с Карчи Козаком.
Козак, как и его приятель, пренебрег приобретенной некогда профессией ремесленника и подался в какую-то контору служителем. На непыльной своей работенке он трудился с семи утра до трех часов дня. Затем бросался в объятия «Молодушки», лакал фреч и разглагольствовал о политике. Как и Вицишпан, он исповедовал высокие идеалы нилашистской партии.
В тесную дружбу с этими типами Безимени замешался ради грошового «шнапсли»[6], в которое они ежедневно резались в «Молодушке».
Нагрянувшие к обивщику мебели Вицишпан и Козак были в великолепном расположении духа.
— Ну-ка разуй глаза! Гляди, сколько я отхватил у артистки! Сегодня, между прочим, я сподобился быть поставщиком двора ее милости по случаю ее дня рождения! — Он помахал перед носом у обивщика десяткой и сунул ее в карман. Вторую же десятку широким жестом протянул Козаку: — А вот это получил от артистки он — только за то, что подсобил мне шмотки ее в квартиру втащить.
— Развернем-ка бумажечку! — ухмыльнулся Козак, любовно разглаживая между двумя пальцами свою десятку.
— А теперь самый смак! — провозгласил Вицишпан. — После этаких благодеяний у меня, сам понимаешь, не хватило духу попросить еще и за твою тележку, как мы с артисткой уговаривались. Но тут вдруг подала голос эта хорошенькая сучка, Аги: «А обивщику не пошлем чего-нибудь за его тележку?» — «Дайте им и на его долю десятку, — сказала тут артистка, — все-таки сегодня мой день рождения…» Держи, подонок! — протянул он десятку Безимени. — Это ж надо — такие деньги за тележку! Ну и проценты! Можешь горняшечку поблагодарить. А что это ты башку воротишь? По-до-зри-тельно!
— Видать, стакнулся с ней? — подмигнул Козак.
— Чтоб ты ослеп! — рявкнул обивщик. — Слышишь?!
— За правду, значит! Понял, осел? — захохотал Вицишпан, обращаясь к Козаку. И ладонью прикрыл ему глаза. — А ты закрой, закрой зенки-то; как бы и впрямь не ослепнуть. Так вот почему подонок этот бежит от «шнапсли», вот почему никогда больше одного фреча не выпьет, вот почему жмотничает и после закрытия никогда нас к себе в мастерскую не пускает. Оказывается, к нему по ночам горняшечка бегает! Ах ты, негодяй, ах, подонок, так ты ж и эту десятку с девкой своей поделишь!
На душе у Безимени с каждой минутой становилось все тяжелей, все гаже. Вдруг он схватил Вицишпана за грудки.
— Эй ты! Я тебе нос об стену расквашу, вот сейчас, здесь же, если ты без причины порядочную девушку хулить будешь!
Глаза Вицишпана испуганно вперились в обивщика. Но трепать языком он не перестал да еще сопровождал свои речи безобразным гоготом. Забрав что-нибудь в голову, пьяницы, как известно, становятся необыкновенно изобретательны.
— Докажи, что у тебя с Агицей не общий котел! — захлебывался он. — Пропей с нами эту десятку за здоровье артистки, в честь ее дня рождения!
Безимени, приучивший этих бесхребетных типов к тому, что его слово свято, на секунду туго свел густые брови, соображая, как же ответить.
Сегодняшний заказ выполнен. Аги ему сегодня не видать, разве что мимолетом на кухне удастся обменяться парой слов. Десятка от артистки дуриком ему досталась. Стыдно не разделить с этими бездельниками шальные деньги, их трудами заполучив чаевые.
— Идет, — отпустил он пальто Вицишпана. — Угощаю на всю десятку.
— И-их-ха! — взвыл Козак. — Три банки чопакского, три большие — сельтерской. Да еще сдачи останется два кругляка! Айда! Сегодня ты король! Ну, чего стоишь?
— Не спеши! — отозвался Безимени. — На голодный желудок я спиртного не принимаю. Есть тут у меня кусочек свиной грудинки. И вас угощу.
— Ну, этот нынче на радостях, что в кои-то веки собрался выпить по-человечески, из состояния мгновенного умопомрачения перешел в разряд временно помешанных! — заключил Вицишпан, который среди прочих своих занятий некоторое время, по собственному признанию, служил санитаром в доме для умалишенных, или психиатричке, как он называл его; злые языки, однако, утверждали, что он сам находился там на излечении, причем в отделении для уголовников.
Козак стал вдруг рыться в бездонном рваном кармане своего видавшего виды зимнего пальто.
Несколько раз слышался треск разрываемой ткани, но наконец после долгих усилий
