Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
С того момента, как Джерард заговорил с кучерами и речь зашла о деньгах, он, вспомнив, с какой скоростью его отец расходовал золотые монеты в путешествии, начал опасаться, что его небольшого запаса средств не хватит, чтобы оплатить такой дальний путь; поэтому ухватился за впервые пришедшую ему в голову благоразумную мысль и ответил: «А где дешевле?» — «Снаружи». — «Тогда снаружи. Я вам заплачу». — «Запрыгивай, дружище, — давай руку и садись сюда, рядом, на облучок; ты как раз вовремя. Мы уже отправляемся». Кучер взмахнул кнутом, и они двинулись в путь. Джерард почувствовал себя свободным; наконец он ехал к матери.
Так легко в наше цивилизованное время исполняются даже самые безумные желания, ведь для этого существуют все средства; однако последствия — моральные последствия — остаются такими же, как и в прежние времена, а их преодоление требует такой же стойкости; лишь физические ограничения больше не стоят на пути. Случись Джерарду начать свою экспедицию в любом другом городе, его действия наверняка вызвали бы любопытство окружающих, однако в большой шумной столице никому ни до кого нет дела и мало кто задумывается о чужих мотивах и средствах. Кучер его почти ни о чем не спрашивал; спросил лишь, едет ли он домой, живет ли в Ливерпуле, но стоило Джерарду упомянуть о Дроморе, как расспросы прекратились. Кучер никогда о таком месте не слышал, но там находилось поместье, и там жил Джерард; эти сведения его вполне удовлетворили.
Когда-нибудь обязательно попроси Джерарда рассказать о его приключениях в том путешествии. Он тепло и охотно о них вспоминает; я не смогу так живо тебе их описать. Скажу только, что происходило в его уме, и не стану говорить о мучительном допросе, который устроил ему попутчик-шотландец, или о том, как екнуло его сердце, когда стали обсуждать бракоразводный процесс в палате лордов. Один из пассажиров держал в руках газету с описанием выступления мальчика на слушании; Джерард слышал, как вскользь упомянули его мать. В тот момент ему захотелось спрыгнуть с дилижанса, но это означало бы отказ от всех намерений. Он зажал руками уши, нахмурился и стал смотреть на пассажиров букой; его сердце пылало. Лишь одно его утешало: он был свободен. Он ехал к маме и решил, что, когда ее найдет, больше ни за что не будет общаться с людьми; они с мамой поселятся в деревенской глуши, и им будет уже все равно, что говорит грубая и равнодушная толпа.
Впрочем, его все же терзали сомнения. Что, если он не найдет свою милую маму? Где она? Детское воображение рисовало ее близ Дромора, откуда его забрали так скоро после ее исчезновения; в сознании мальчика она навек была связана с горами, теснинами, журчащими ручьями и редколесьем его родного края. Она должна быть там. Он прогонит злодея, который ее у него забрал, и они счастливо заживут вместе.
Он ехал день и еще целую ночь и наконец добрался до Ливерпуля; узнав, куда он направляется, кучер высадил его у почтовой станции, где Джерард перебрался в другой дилижанс, идущий до Ланкастера. На этот раз он сел внутрь и проспал всю дорогу до пункта назначения. В Ланкастере несколько человек его узнали и удивились, что он путешествует один. Он разозлился, что его узнали и расспрашивали, и, хотя прибыл вечером, тут же отправился в Дромор пешком.
С того дня он два месяца скитался от дома к дому в поисках матери. От Ланкастера до Дромора постарался дойти как можно быстрее; в дом сэра Бойвилла входить не стал, ведь это означало сдаться. Ночью он перелез через ограждение парка и, как вор, пробрался во владения, где прошло его детство. Он знал тут каждую тропинку и почти каждое дерево. Вот здесь они с матерью сидели; здесь нашли первую весеннюю фиалку. Его паломничество завершилось, но где была мама? С трепещущим сердцем он подошел к маленькой калитке, где началась их прогулка в ту роковую ночь. Территория поместья выглядела запущенной, было ясно, что хозяев давно нет; замок на калитке сломался, вместо него установили грубый засов. Джерард его открыл. За калиткой колыхалась высокая трава, но место было то самое. Как хорошо он его помнил!
Со дня исчезновения матери прошло всего два года; Джерард все еще был ребенком, но ему казалось, что он сильно вытянулся и совсем возмужал. Кроме того, теперь он считал себя способным действовать самостоятельно: сбежал от отца, а раз тот грозился выгнать его из дома, то и искать не станет. Теперь он был сам по себе и никому до него не было дела; никому, кроме той, кого Джерард искал с настойчивостью и тревогой. Здесь он видел ее в последний раз; он шагнул за калитку, пошел туда, куда вела тропа, и приблизился к пересечению ее с большой дорогой, к тому месту, куда подъехала карета и где мать разлучили с ним.
Занималась заря; тишину золотистого июньского утра нарушал лишь щебет редких птиц; не дул даже ветерок, и мальчик, оглядев обширные просторы, раскинувшиеся по обе стороны от того места, где он стоял, увидел лишь природу — горбатые холмы, зеленеющие нивы, цветочные луга и тенистые деревья, окутанные глубоким сном. Как отличалась эта картина от неистовой грозовой ночи, когда у него отняли ту, кого он сейчас искал! Тогда видимость составляла всего несколько ярдов, теперь же он видел и извилистую дорогу, и полоску океана в дымке у самого горизонта. Он сел и задумался. Как же ему поступить? В каком укромном уголке этого края скрывалась его мать? Он почему-то не сомневался, что она находится именно здесь, где-то посреди пейзажа; такую мысль подсказали ему неопытность и воображение, и тем не менее он свято в это верил. Некоторое время он размышлял, потом пошел вперед по дороге; вспомнил, как бежал по ней в ту ночь, запыхавшись и крича; тогда он был еще ребенком, а кто он сейчас? Одиннадцатилетний мальчик; но все же он с презрением вспоминал свое поведение двухлетней давности.
Он шел в ту же сторону, что бежал тогда, и вскоре добрался до развилки на Ланкастер; он свернул с этой дороги и пошел по пересекавшей ее тропе, ведущей к дикой безрадостной равнине, тянущейся вдоль побережья. Гряда живописных холмов на возвышенности, где расположен Дромор, находится всего в пяти милях от моря, но сам
