Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Мисс Джервис также внесла вклад в развитие Элизабет, уравновесив ее разум гармонией и жаждой справедливости. Мисс Джервис подходило сравнение с грубоватым садовником, чей труд лишен изящества, однако именно его поливам и бдительности ароматная гвоздика обязана особым оттенком своих лепестков, а восковая камелия — неповторимой формой. Мисс Джервис помогла Элизабет упорядочить ум, научила ее сосредотачиваться, подолгу удерживать внимание и посвящать себя учебе. Она привила ей дисциплину и трудолюбие и, сама того не зная, сделала гораздо больше — пробудила в ней пыл к знаниям, восторг от открытия нового и чувство удовлетворения, которое возникает после упорного преодоления трудностей, когда в силу настойчивой решимости невежество сменяется четким пониманием той или иной темы.
Говорят, все мудрецы в разной степени безумны. Это означает, что у каждого человека, чей ум воспаряет над повседневностью, есть высокая и бескорыстная цель, ради которой он готов пожертвовать привычными жизненными благами. Так и Элизабет с того момента, как уговорила Фолкнера взять ее в Грецию, целиком посвятила себя сперва задаче спасения его жизни, если той грозила опасность, а затем и попыткам убедить его жить дальше. Она столкнулась со многими трудностями, так как не знала об обстоятельствах, побудивших его искать избавления и искупления в смерти; впрочем, она не стремилась выведать тайны своего благодетеля и в глубине души подозревала, что в силу чрезмерной уязвимости и обостренности чувств он преувеличивает свою вину и излишне мучится совестью. Но какой бы ни была причина его страданий, дочь посвятила себя попыткам их облегчить и решила продолжить образование, чтобы выполнить свою задачу и помочь ему примириться с жизнью.
Фолкнер оставил ее в Закинфе, а сам поехал дальше, планируя присоединиться к греческому партизанскому отряду. В Закинфе Элизабет сняла комнату в доме респектабельной семьи, но вела очень уединенную жизнь и посвящала почти все время учебе. Она читала, чтобы запастись новыми знаниями, укрепить имеющиеся и облагородить свой ум, а также чтобы усвоить философские и религиозные принципы, лучше всего соответствующие ее задаче, и постичь тайны жизни и смерти, открывшиеся ее юному воображению, когда она узнала о стремлении Фолкнера умереть.
Если и существует период, когда сердце человека наиболее приближено к моральному совершенству, наиболее восприимчиво и вместе с тем невинно и полно стремления к добру, так как пока не изведало зла, то для Элизабет таким временем стал промежуток от тринадцати до шестнадцати лет, последовавший за ее приездом в Грецию. Тогда в ней пробудилось смутное предчувствие, ощущение, что жизненный спектакль вот-вот начнется, хотя желания участвовать в нем пока не возникло — оно возникнет лишь в последующие годы. В четырнадцать-пятнадцать лет мы лишь ощущаем, что детство остается позади, и радуемся этому, хотя разум пока не созрел настолько, чтобы мы стали полноценными актерами на сцене жизни. Волшебное пленительное время, когда ничего еще не известно, но кажется, что скоро приоткроется завеса тайны. Мы пока не познали душевных мук: пережитые в детстве беды, какими бы реальными и пугающими ни были, воспринимаются как ребяческие и оставшиеся в далеком прошлом. Пресловутое зло, существующее в жизни, еще кажется вымыслом. Какие заботы могут быть у души, что ставит свои желания выше приземленного разума? Неблагодарность, обман, предательство — все это пока не пробудило в нас недоверия к людям, а собственные слабости и ошибки не посадили семя раскаяния и презрения к себе. Одиночество не представляется злом, ибо мысли не тяготят нас, а полны радостных прожектов; тени, что мелькают вокруг и населяют наши мечты, обладают плотностью и жизнеподобием, почти как реальность.
Элизабет не была мечтательницей. Она отличалась удивительной практичностью, хоть и выросла вдали от мирских забот. Она жаждала лишь одного: быть полезной. Привязанность к Фолкнеру, тревога за него и пламенное стремление заставить его полюбить жизнь лишь усиливали эту потребность. Эта первичная мотивация пронизывала все ее занятия и досуг и управляла всей ее жизнью.
Она жила в соответствии со строгим распорядком и прилежно придерживалась собственных правил. Утром каталась верхом; затем следовала учеба, в том числе уроки музыки — у Элизабет был абсолютный слух и изящный музыкальный вкус; занятия сменяли друг друга таким образом, что одно служило отдохновением от другого; она отдыхала от книг за вышиванием и, склонившись над пяльцами, размышляла о прочитанном или погружалась в мысли, призрачные мечты о будущем и догадки о том, что сейчас происходит с Фолкнером. Иногда она отвлекалась от непосредственного предмета своих грез и вспоминала грустного мальчика, которого видела в Бадене. Представляла его дикие глаза, надменный взгляд, живое участие к пострадавшей из-за него лошади и безропотную стойкость, с какой он переносил физическую боль. Она жалела, что они так внезапно уехали из Бадена, — если бы остались всего на несколько дней, он наверняка успел бы их полюбить; возможно, он теперь был бы рядом с Фолкнером и тоже подвергался бы опасности, зато вместе они научились бы ценить жизнь, которой оба так безрассудно пренебрегали.
Поскольку ее занимали мысли о долге и привязанности, дни пролетали быстро, но каждый был не похож на другой. На рассвете она легко поднималась с кровати и выглядывала в окно, где виднелось синее море и скалистый берег; глядя на этот пейзаж, она молилась о безопасности своего благодетеля и вспоминала о матери на небесах, прося ее благословить собственное дитя. Она подставляла сладкому дыханию утра лицо, что было свежéе нового дня, и, пускаясь галопом по берегу, думала о Фолкнере, о его отсутствии, тяготах и опасностях, которым он подвергался; при этом она испытывала покорность судьбе и надежду, перераставшую в жгучее стремление снова его увидеть. Нет в мире ничего прекраснее юной девушки, прогуливающейся в одиночестве. В старости, когда смерть лишает нас самого дорогого, а жизнь омрачается
