Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
В этом он вопиюще ошибался. Судьба дала ему передышку на несколько лет, но невинная кровь по-прежнему взывала к отмщению, а совершенное им зло оставалось безнаказанным; хотя он на время ушел от ответственности, его преступление нанесло людям обиду и озлобило их, а несчастье, которому он был единственной причиной, настигло его неожиданно и застало врасплох.
Глава VII
Прошло еще три года; юная Элизабет росла, и вот теплым летом путешественники решили остаться на сезон в Бадене. Они вели очень уединенный образ жизни, и Фолкнер не собирался изменять этому правилу, но, к удовлетворению своему, замечал, что на его приемную дочь обращают внимание различные благородные дамы и начинают ее обхаживать; их пленял облик молодой англичанки — ее чистая кожа, золотистые локоны и живость, уравновешенная кротостью.
Элизабет была восторженна и дружелюбна, благодарно откликалась на малейшие проявления доброты и чувствовала, что никогда не сможет выплатить огромный долг своему благодетелю, хотя постоянно пыталась это сделать. Она любила перебирать в уме печальные дни, когда под опекой ужасной миссис Бейкер имела все шансы испытать на себе тяготы самой отчаянной нищеты, невежества и ожесточения. Как память о тех временах она хранила свои маленькие заношенные ботиночки, сплошь дырявые и уже не налезающие ей на ноги. Она помнила, как часами бродила по берегу без присмотра, иногда с книжкой, по которой мать учила ее буквам, и строила песочные замки, украшая их камешками и сломанными ракушками. Однажды она построила церковь и кладбище с тенистым уголком, где одним надгробием были помечены две могилы, и вдруг услышала громкий грубый голос, оторвавший ее от ее занятия. «Маленькая мисс, пора ужинать! — кричала миссис Бейкер. — Да поможет мне Бог! Кто бы еще тебя кормил, если б не я?» Вспоминала она и насмешки детей миссис Бейкер, которые сравнивали свои воскресные наряды с ее поношенным платьем; и крошечный кусочек пирога, который отдали ей после того, как остальные вдоволь полакомились, да еще с издевкой, от которой ее сердце вспыхнуло, а к горлу подкатил комок; пирог она съесть не смогла и отдала его птицам, за что ее побили: мол, нечего выбрасывать еду. Как отличалась та жизнь от жизни с ее благодетелем, который окружал ее вниманием, лаской и уважением! Она размышляла об этом и в своих мыслях возвела его почти в святые, а поскольку была еще совсем юна, ее сердце искало случая продемонстрировать глубокую и невыразимую благодарность, которой полнилось ее существо.
В действительности она тоже много для него делала, но не догадывалась об этом. Сам ее вид был ему приятен и являлся почти единственной радостью. Снедаемый разочарованием, унынием и раскаянием, он находил утешение лишь в ее безыскусной болтовне и в осознании добра, что ради нее совершал. Она это чувствовала и всегда была начеку, следила за его настроением и всячески старалась его успокоить. Причина его страданий была ей неизвестна; она не ведала о роковых воспоминаниях, являвшихся к нему в ночной тиши и затуманивающих светлый день сумрачным покровом. Она не видела бледную укоризненную фигуру, что часто являлась ему, вызывая ужас и содрогание; не слышала звеневших в его ушах криков и не лицезрела ту, что лишь недавно стояла перед ним, лучась красотой и жизнью, а теперь безжизненно уплывала на мутных волнах. Эти мучительные картины безмолвно терзали его несчастную душу, а Элизабет видела лишь тень, которую они на него бросали, и стремилась ее развеять. Почувствовав, что темная минута миновала благодаря ее усилиям, она преисполнялась гордости и счастья. Когда же он говорил, что она спасла ему жизнь и стала единственной нитью, привязывающей его к этому миру, что уберегла его от страшной погибели и вечных мук и отчаяния, ее любящее сердце вспыхивало восторгом и она горячо клялась век оставаться с ним рядом и сполна выплатить ему весь несметный долг. Поистине противоположности притягиваются: не существовало более крепкой привязанности, чем между этим мужем скорбей и счастливым невинным ребенком. Он, измученный страстями и угнетаемый виной, с чело́м, испещренным следами многолетних мук, и она — чистая, свободная и лишь начинающая жить, невинная как ангел и движимая лишь самыми неэгоистическими чувствами. Привычка и время лишь укрепили их взаимосвязь, взаимный интерес и взаимную выгоду, и все их мысли и сны были только друг о друге. Родительский и дочерний долг нередко выполняется лениво и равнодушно; для них же обоих это было живое и деятельное чувство, все время принимавшее новые формы. Оно просыпалось с ними, не покидало их со сменой места, слышалось в их голосах и сияло ярким блеском глаз.
Так устроена человеческая жизнь, что прошлое хоть и не является больше частью нашего существования, но никогда не умирает; новые ростки пробиваются с разными интервалами и в разных местах, однако все несут явные характеристики родительского стебля; эмблемой вечности недаром является круг, ведь в вечности соединяются оборванные концы нашей жизни и цикл запускается снова. Фолкнер отсутствовал в Англии много лет; он покинул родину, скрываясь от последствий поступка, который горько оплакивал, однако не желал предоставлять своим врагам возможность отомстить и восторжествовать. За это время прошлое не давало о себе знать даже смутными намеками, и он часто пытался убедить себя, что это все ему приснилось, и нередко даже приходил к выводу, что катастрофа, причиной которой он стал, несмотря на всю свою трагичность, на самом деле была к лучшему. Впрочем, вспоминая о юной и прекрасной жертве, лежащей бездыханно у его ног, он переставал обманываться; но все же на его совесть влияли лишь память и воображение, а никаких других последствий он на себе не испытывал, так как его от них отделяли огромные пространства воды и суши.
И вот в Бадене он впервые встретил англичан; смотреть на них ему было больно. Казалось, все обвиняли его и осуждали; он старательно избегал их общества и поворачивал в другую сторону, увидев, что кто-то из них к нему приближается. Однако он разрешал Элизабет с ними общаться и даже
