Игра в прятки - Лора Джонс

– Ты помнишь, что должна говорить? – осведомляюсь я скорее приказным, чем вопросительным тоном. Я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно, однако вынуждена маскировать дрожь повелительной резкостью. Собственные слова, отдающиеся в голове, невыносимо раздражают меня: они похожи на карканье большой назойливой птицы.

– Да, мадам, – отвечает камеристка. Невозможно не заметить, как она скованна и молчалива с тех пор, как надела это ужасное платье. Мне редко доводилось видеть ее в столь угнетенном состоянии.

Де Пиз вскидывает брови. Мы пробыли в карете не более десяти минут, а я успела задать этот вопрос камеристке несколько раз. Он пытается завладеть моей рукой, по-видимому, чтобы успокоить меня, но вскоре обнаруживает, что я не расположена к общению.

– Я уже говорил вам, – елейным тоном произносит де Пиз, – что, если получится миновать столицу, все будет хорошо. И даже если нас остановят, нам вряд ли грозят неприятности.

Я стискиваю зубы, запрещая себе отвечать, и снова отворачиваюсь к окну.

Мы проезжаем мимо когда‑то принадлежавших королю версальских парков, которые в прошлом были моим прибежищем и тюрьмой, и, хотя на дорогах многолюдно, нас никто не останавливает. Вот уже позади тракт, служащий главным западным въездом в столицу, – и нас никто не останавливает! Я готова вздохнуть с облегчением и возрадоваться, что худшая опасность миновала, но мои нервы ждет новое испытание. На ближайшем перекрестке, перед рекой, вооруженные гвардейцы перекрыли движение. Вокруг заставы толпится множество людей, тульи их красных колпаков беспрестанно колышутся. И как бы я ни уговаривала себя сохранять спокойствие, как бы ни внушала себе, что это всего лишь бедняцкие шапки, мне чудятся бурные волны кровавого океана.

– Молчите, я сам с ними поговорю, если они будут расспрашивать нас, – заявляет де Пиз, понижая голос.

Все повозки, экипажи и всадники впереди нас подвергаются досмотру, и наша карета тащится очень медленно. С тех пор как мы выехали из дому, камеристка не проронила ни слова, не считая ответов на мои вопросы, а теперь я замечаю, что ее светло-серые глаза расширяются от страха. Наш экипаж следующий в очереди.

До меня снова доносится оглушительный, неумолимый барабанный бой. Тот самый, что я слышу по ночам в течение многих месяцев. Затем я понимаю, что это не барабаны, а всего лишь стук моего сердца, которое бьется в груди так сильно, что пригвождает меня к спинке сиденья.

В карете становится темно оттого, что гвардеец, наклонившийся к окну, заслоняет свет. Он стучит по стеклу наконечником пики, де Пиз опускает раму и одаривает его обворожительнейшей улыбкой, какой я раньше у него не замечала.

– Добрый день, граждане, – произносит гвардеец. – Куда направляетесь?

– Приветствую вас, мсье, – отвечает де Пиз. – Прекрасный день, не правда ли?

Внутри кареты становится еще темнее, когда у другого окна появляется второй гвардеец и тоже знаком велит опустить раму. Когда окно открывают, он просовывает голову внутрь. Даже со своего места я ощущаю его гнилое дыхание – смрадный дух королевского зверинца, зловоние тухлого мяса.

– Мы направляемся к побережью, чтобы отплыть в Англию, – объясняет де Пиз. – Как видите, я сопровождаю этих дам.

– Что за дела у вас в Англии?

– Отец этой женщины захворал, – указывая на камеристку, отвечает де Пиз согласно заранее разработанному сценарию. – Боюсь, он серьезно болен, мы очень спешим.

– Хм, – только и отвечает гвардеец. Он поворачивается к камеристке и разглядывает ее ошеломительное платье. – Как вас зовут?

– Госпожа Мерд? [91] – вставляет второй гвардеец.

Я сосредоточенно рассматриваю собственные руки, вцепившиеся в шаль, которая лежит у меня на коленях. Под шалью спрятан мой драгоценный Пепен. Отдавать песика камеристке было слишком рискованно, и я молюсь, чтобы он не шевелился и его не заметили.

– Мадам Аннет Дюма, мсье, – представляется камеристка, придерживаясь сценария так же неукоснительно, как и де Пиз. У нее откуда‑то взялась осанка duchesse [92] и, к моему великому изумлению, аристократический выговор. Вот уж не думала, что она на такое способна. Дыхание смерти всех нас превращает в актеров.

– Это моя компаньонка, – добавляет камеристка, указывая на меня, – мадемуазель Мари Биссе.

Я заставляю себя сделать легкий кивок, признавая за собой непривычное имя.

– Этот господин говорит правду, мсье, – подтверждает камеристка. – Мой отец в Лондоне тяжело болен. Мы не знаем, сколько ему осталось. Вы окажете нам большую услугу, если позволите продолжить путь.

Первый гвардеец замолкает, как будто задумавшись. Второй закусывает язык и просовывает голову еще дальше.

– От вас, дамы, очень сладко пахнет, – замечает он. – Наша обязанность – принюхиваться к юным особам вроде вас, благоухающим дорогим одеколоном.

– Ну разумеется, – подает голос де Пиз, – однако могу ручаться, что вам нужны вовсе не мы.

– Знаете, сегодня мы уже арестовали несколько человек, – говорит первый гвардеец, как будто сам только что осознал этот факт.

– Вы делаете нужное дело, – отвечает де Пиз. – Мы это ценим.

– Пару состоятельных глупых старикашек, приверженцев королевы. Их фамилия дю…

Несмотря на то что фамилия многих людей начинается с этих букв, я точно знаю, какое имя будет произнесено, еще до того, как оно срывается с губ гвардейца. Каждый мускул, каждая связка, каждая косточка моего тела напрягаются.

– Дю Помье! – объявляет второй гвардеец.

Де Пиз издает утробный смешок, вялый, бесстрастный и неестественный, скорее выдающий тревогу, чем демонстрирующий веселость.

– Никогда не слыхал этого имени, – говорит он. – Но вы молодцы. А сейчас, когда мы ответили на все ваши вопросы, надеюсь, нам можно продолжить путешествие?

Гвардейцы не отвечают. Из толпы им что‑то кричат, и первый гвардеец отворачивается. Каждая секунда тянется целую вечность, и мне стыдно признавать, что я уже с трудом выношу эту пытку.

– Можно, – отвечает второй гвардеец. – Езжайте. – Он кивает кучеру.

– Спасибо, мсье, благодарю вас! – восклицают де Пиз и камеристка нестройным хором, и карета медленно трогается.

Камеристка откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. Де Пиза трясет, он проводит ладонями по лицу в попытке успокоиться и отвечает на мой вопрошающий взгляд.

– Видите, я же говорил…

«Тпру, тпру!» – слышится крик кучера. Экипаж останавливается, и когда фигуры тех же двух гвардейцев опять заслоняют окна кареты, вернувшийся было на лицо де Пиза румянец снова пропадает.

То, что я испытываю сейчас, случалось со мной лишь однажды, в матушкином салоне восемь лет назад. Страх настолько велик и силен, что он буквально ослепляет меня.

– Простите, но у меня совсем вылетело из головы, – произносит первый гвардеец, на сей раз с ухмылкой. – Скажите-ка мне еще раз, откуда вы явились?

– Издалека, с юга, –