Облака на коне - Всеволод Шахов

Николай ускорил ход и метров через пятьдесят остановился посреди пруда.

– Здесь! – воткнул в снег лыжную палку.

– Что здесь? – Лена приблизилась.

– Здесь мы посадку на воду летом отрабатывали.

Лена поозиралась по сторонам. Николай продолжал:

– Вот… так мы выставились, – он вытянул руки параллельно встречному ветру, – да, ветер оттуда дул. Я командую. Коля Голиков, – есть такой у нас отчаянный пилот–штурвальный, – рискованный манёвр уже наметил, глаз с воды не сводит, шепчет: «Сейчас, сейчас, поти–хо–нь–ку, по–ти–хонь–ку», – мягко подаёт штурвал, – «ещё чуть–чуть…» И выкрикивает: «Можно!» Я командую Дёмину: «Бросай якорь! Выключай мотор!» Хлюп. Якорь – матерчатый мешок в воде. Нас ветром сносил – мешок наполняется. Высота – семьдесят метров. Не видно толком, что там под нами – мы же ведь поплавки под гондолой воздухом заранее наполнили, а они в стороны выпирают и обзор загораживают.

Николай размахивал руками, будто руководил процессом посадки.

– Я уж и так высовываюсь из кабины, чуть не вываливаюсь, смотрю, вроде якорь водой заполнился. Дёмин на ручной лебёдке – пробует усилие. Я ему кричу: «Подтягивай быстрей – ветром сносит!» Пруд маленький, снесёт и не успеем приводниться. Дёмин понял, бешено завращал рукоятку. Успели – приводнились.

Николай развернул ладони к снегу, медленно стал их опускать, как бы показывая насколько плавно может снижаться огромный дирижабль. Посмотрел на Лену, добавил: – Но потом всё равно к берегу ветром снесло и с воды подъём не попробовали.

…Обратно шли медленно. Лена – по лыжне, Николай – рядом, по снежной целине.

Оранжевые закатные лучи солнца прорвались сквозь рваную дыру в тёмных облаках, образовали искрящуюся корону. Струи света ложились на ближнюю кромку леса.

Николай, щурясь, смотрел то себе под ноги, то поднимал голову, направляя взор вдаль. Сам не заметил, как стал рассказывать Лене, что так саднило душу,

– Да, по живому режут! Это ведь немыслимо! Единственный металлический эллинг передали в подчинение Наркомтяжпрому, а электропроводку и пожарную сигнализацию, которая в нём, оставили за Аэрофлотом. Телефонную станцию за заводом закрепили, а саму телефонную сеть – за Аэрофлотом.

Николай мельком оценивал реакцию Лены. Та понуро шла и смотрела на концы лыж.

– Я уж не говорю, что жилые дома и магазины передали заводу… хорошо хоть не выселяют…

– Ерунда, какая–то, творится, – Лена не поднимала головы.

– И новых кораблей не строят. Причину придумали, мол, денег на новый эллинг нет, а старый забит мягкими дирижаблями под завязку, говорят, куда ж вы будете новые дирижабли ставить? – Николай обогнул кочку земли, не прикрытую снегом. – Создали ещё один бюрократический аппарат – Управление воздухоплавания, кормят его, а денег на закупку даже простейшего навигационного оборудования не дают.

– Получается, твоё письмо Сталину не помогло? – Лена, наконец, повернулась и посмотрела на Николая.

– Получается так, – Николай со злобой ткнул палку в снег.

9

– Так, гражданин Гарф, за что вас арестовали?

Внезапность и нелепость вопроса заставили Бориса вздрогнуть. В голове пронеслось: «Вот те раз, попросили зайти на беседу и так… огорошить».

– А–рес–то–ва–ли? – Борис протянул по слогам.

– Да, вот соответствующий документ, – человек в кителе с синими лычками деликатно подвинул к Борису отпечатанный на пишущей машинке лист бумаги. «…23 ноября 1937 года.…»

Борис пробежал глазами по неожиданно задрожавшим буквам. Арестован. За что? – теперь уже прочувствовал абсурдность всего этого действа. Только недавно Катанский рассказывал, как он наблюдал на улице арест какого–то невзрачного человека: просто подошли двое, перекинулись несколькими фразами и единственный вопрос, громко прозвучавший от невзрачного был «За что?» Дальше – покорность и бормотание: «…это ошибка… ладно, там разберутся....». И всё… поплёлся за теми двумя.

И вот теперь, Борис, косясь на спокойное лицо человека с синими лычками, сам думает, что это ошибка и скоро всё прояснится.

– Так за что вас арестовали? – повторно вопрос прозвучал более жёстко.

– Не знаю, может взглядами с начальством не сошёлся? – Борис, действительно, не мог найти ответа, но чувствовал, что ответить нужно, даже если сказать какую–нибудь глупость.

– Ну, за взгляды у нас не арестовывают. Взгляды – это не улики.

– Пока я не могу найти ответа. – Борис смотрел на этого молодого человека, наделённого властью.

– Что ж, времени у вас будет достаточно. Слышал, про вас говорят, что умный человек. А я вот засомневался. На такой простой вопрос ответить не можете.

…Нелепый диалог застрял в голове и периодически всплывал, как только Бориса требовали к следователю. И даже спустя две недели, после того, как сержант Желыбаев, оперуполномоченный Мытищинского райотдела УНКВД, объявил, что всё выяснил, Борис ждал от следствия новых нелепостей. И с каждой встречей с этим Желыбаевым, казалось, что всё – удавка затягивается и нет выхода из этой ситуации. Через месяц Борису дали ответ на вопрос «за что?». Желыбаева, видимо, завалили другими делами и он теперь просто зачитал следственное дело №11672: «…в период работы на заводе №207 Гарф Борис Арнольдович поддерживал связь с фашистским генералом Нобиле. Кроме того, среди рабочих завода вёл контрреволюционную фашистскую деятельность…»

– Ну, теперь–то, надеюсь, вы расскажете, как именно вы это всё проделывали? – Желыбаев сузил глаза. Его ещё детское лицо пыталось выразить угрозу.

– Мне нечего сказать на такую ерунду, – Борис опустил голову, подумал: «Какие можно представить аргументы, когда решение по делу, похоже, уже кем–то принято и явно не этим молодым сержантом».

– Хорошо, я принимаю решение, – Желыбаев даже как–то торжественно зачитал написанное. «Следственное дело № 11672 передать для дальнейшего рассмотрения в 3–й Отд. УГБ УНКВД по МО с одновременным перечислением за ним и обвиняемого».

…Тюрьма Лубянки, новый следователь – Елисеев, а вопросы всё те же.

– Какие Вам были даны поручения шпионского характера итальянским генералом Нобиле? – остренькая мордочка сержанта Елисеева бегала по строчкам дела.

– Я никакого поручения от генерала Нобиле не получал, – Борис чувствовал, как, с каждым разом, эти однообразные нелепые вопросы угнетающе на него действуют. «Теперь, похоже, понимаю, как обвиняемые по делу Промпартии под следствием на себя наговаривали».

– Ну, что ж, – сержант подошёл к двери, крикнул: – Введите!

Борис не сразу его узнал. Когда–то у него было жизнерадостное лицо, уверенность в суждениях и добротный объём пуза. Теперь же – безразличные ко всему глаза и худоба. Рютин не проявил никаких эмоций, сел на стул напротив, вперив взгляд в пол. Борис подумал: «Вот как… У меня небось такой же вид». Поймал себя на мысли, что всё же способен давать сравнительные оценки внешности.

«…– Гражданин Гарф, потрудитесь послушать и не вмешиваться в наш диалог с гражданином Рютиным. Итак,