Вопрос - Георг Мориц Эберс

Мальчик был владельцем лодки, но отдал ее девочке накануне, а теперь отказывался оставить ее у нее, если она не отдаст ему взамен блестящие ракушки, которые ее старший брат нашел, почистил и привязал на веревочку вокруг ее смуглой ручонки. Мальчик настаивал на своем требовании, протягивая руку за ракушками, в то время как девочка, рыдая и плача, защищалась.

Ксанфа, незамеченная детьми, стала свидетельницей этого состязания между силой и правом, поспешно встала между сражающимися, шлепнула мальчика по плечу, отобрала лодку, передала ее маленькой деве и, повернувшись к ней, сказала:

— Теперь играйте спокойно вместе, и если Сир не позволит тебе оставить лодку и ракушки, приходи ко мне, бедная Стефанион.

Сказав это, она вытерла глаза девочки подолом своего платья, схватила ее за плечо, ухватила мальчика за черные кудри, прижала двух малышей друг к другу с мягкой силой и скомандовала:

— А теперь поцелуйтесь!

Малышка послушно выполнила приказание, но поцелуй, который мальчик дал своей подружке по играм, сильно походил на удар.

Ксанфа весело рассмеялась, повернулась спиной к детям и медленно спустилась в долину.

Во время прогулки в ее памяти со скоростью молнии промелькнули всякие мелкие случаи; воспоминания о днях, когда она сама была маленькой девочкой, и Фаон играл с ней ежедневно, как теперь кудрявый Сир с дочерью пастуха.

Но все сцены, быстро вызванные перед ее мысленным взором, сильно отличались от только что увиденной.

Однажды, когда она посетовала, что ручей не может унести в море все листья и цветы, которые она в него бросала, Фаон лишь тихо улыбнулся, но на следующий день она нашла прикрепленный к оси деревянный крест, который он вырезал сам и закрепил между камнями. Поток ударял в широкие лопасти и заставлял его постоянно вращаться.

Неделями оба наслаждались удачной игрушкой, но он не просил ни слова благодарности, и она их не произносила, только горячо выказывала свое удовольствие, и этого было достаточно для Фаона.

Если она начинала строить с ним домик из песка и камней, и он не был закончен сразу, то, придя играть на следующий день, она находила его под крышей и с маленьким садом, где в песок были воткнуты веточки вместо деревьев, а красные и синие бутоны — вместо цветов. Он сделал для нее сиденье у источника, а также маленькие ступеньки на морском берегу, с помощью которых можно было, не замочив ног, войти в лодку, которую ее друг раскрасил в яркие красные и синие цвета, лишь потому что ей приглянулся пестрый челн соседа.

Теперь она думала об этих и многих подобных поступках, и о том, что он никогда ничего ей не обещал, а просто ставил перед ней готовую вещь как нечто само собой разумеющееся.

Ему никогда не приходило в голову просить возмещения за свои дары или благодарности за свои деяния, как кудрявому Сиру. Молча он оказывал ей услугу за услугой; но, к несчастью, в этот час Ксанфа была не расположена признавать это.

Люди ни на кого не сердятся охотнее, чем на того, от кого получили много милостей, за которые не могут отплатить; женщины, будь то молодые или старые, подобны богиням в том, что они радостно принимают любой дар от мужчины как подношение, которое им причитается, пока они милостиво расположены к дарителю, но сегодня Ксанфа была склонна досадовать на своего товарища.

Тысяча радостей и печалей, пережитых сообща, связывали их друг с другом, и на самых дальних горизонтах ее воспоминаний лежало событие, которое придало ее привязанности к нему новое направление. Его и ее матери умерли в один день, и с тех пор Ксанфа считала своим долгом присматривать за ним и заботиться о нем, сначала, вероятно, только как о большой живой кукле, потом — более серьезно. А теперь он обманывал ее и шел к гибели. И все же Фаон был так совершенно непохож на буйных парней в Сиракузах.

С самого детства он был из тех, кто действует без лишних слов. Ему нравилось мечтательно бродить по уединенным тропам, устремив свои большие темные глаза в землю.

Он редко говорил, если его не спрашивали. Никогда не хвастался тем, что способен совершить тот или иной подвиг, или что уже успешно исполнил его.

За работой он был молчалив, и даже участвуя в веселых играх, принимался за дело неспешно, но всегда доводил начатое до конца.

Ему были рады и на борцовском круге, и в танце, ибо юноши уважали его силу, грацию, ловкость и то спокойствие, с каким он унимал спорщиков и хвастунов; девы же любили глядеть в глаза красивому мечтателю и восхищались им, хотя даже в самом безумном вихре пляски он оставался бесстрастным, двигаясь легко и в точном ритме с ударами тамбурина и звуками двойной флейты.

Правда, многие, кого он забывал заметить, корили его за молчаливость, и даже Ксанфа часто бывала глубоко раздосадована, когда его язык не мог произнести ни единого слова из тех красноречивых историй, что рассказывали его глаза. О да, они-то умели говорить! Когда его глубокий, пылкий взор останавливался на ней, непоколебимый, но пылающий и мощный, как поток лавы, сметающий любое препятствие на своем тихом, беззвучном пути, она верила, что он молчит не от скудности ума и сердца, но потому, что чувства, волнующие его, столь могучи, что никакие уста смертного не в силах облечь их в слова.

Тем не менее, сегодня Ксанфа была сердита на своего товарища детских игр, а у гнева девы два глаза: один слепой, другой же острее соколиного.

Того, что она обычно ценила и чтила в Фаоне, она теперь вовсе не замечала, зато различала каждый его изъян.

Верно, он выказывал ей много привязанности без слов, но он был, безусловно, нем как рыба, и, без сомнения, хвастался бы и требовал благодарности, как любой другой, если бы лень не сковывала его неповоротливый язык.

Лишь недавно она была вынуждена подать руку долговязому Ифису, потому что Фаон подошел слишком медленно. Он был сонным, глупым мечтателем, и она скажет ему, что лучше бы он удобно растянулся на своем ложе и продолжал упражняться в молчании, чем ухаживать за чужеземными девами и кутить ночи напролет с распутными приятелями.

ГЛАВА III

Лисандр

Когда Ксанфа приблизилась к дому отца, ее встретил зов Семестры и веселые звуки монавла[1].

Фокусник