Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
Лук Люсгор-Павлинс гораздо быстрее, чем наблюдательный Ходжкисс, заметил волнение Жаклин и ее нарочитую попытку быть к нему ближе. Кто-то, понял он, огорчил ее. Бросил короткий взгляд на Маркуса: он уж точно ни при чем. Под столом он коснулся ее руки. Она не отдернула руку, а придвинула ближе. Жест, говорящий о решимости. Можно и не ответить. Он тихонечко положил свою руку на ее. Она дрогнула, затем сжала его руку.
В тот день он вызвался подвезти ее до дому. В машине Лук думал, как сказать «Я люблю тебя», думал о том, как ее обнять, и произнес:
– У тебя неприятности?
– Так заметно?
– Жаклин, я не олух. И я тебя люблю. Ты же знаешь.
– Я запуталась. Не понимаю, куда двигаюсь.
Она яростно замотала головой, схватила его за руку – очень решительно, – и по щекам сбежало несколько слезинок.
– Я всегда жила так осмотрительно, ни в чем вперед не забегала, занималась своим делом, делала то, что, по-моему, надо, но вдруг… вдруг поняла, что я уже немолода, но так и не взглянула на свою жизнь со стороны.
– Немолода – это ты слишком.
– Но я и не девочка.
– Разумеется, мне ли не знать.
– Лук, я, похоже, сошла с ума. Надо было тебя слушать. Что я с собой сделала? Я хочу жить как… как другие… жить, а не только думать.
– Пока звучит туманно.
– Знаю, в том-то и беда. Какая-то цель, пусть и туманная, у меня была…
– А мне казалось, что ты неосознанно идешь к цели совсем не туманной.
– Нет-нет, это так, общие представления. А сейчас я хочу жить. Я хочу… хочу… – Она затряслась от рыданий, руки обвились вокруг его шеи. – Теперь еще и тебя вмешиваю.
– Все в порядке.
Впрочем, правда ли? Он прижал ее к себе так, что она уткнулась носом ему в воротник; поглаживал ее, будто успокаивал взволнованное животное; и она перестала рыдать и метаться и сидела, прижавшись к нему и проникаясь его спокойствием.
– Можем, конечно, попробовать… – произнесла она.
– Как-то ты нерешительно.
– Нет, я решилась. Просто… запуталась я, и чем дальше, тем больше. Никакой нерешительности. Хочу попробовать.
Лук Люсгор-Павлинс недавно купил небольшой каменный дом на полпути к Гэш-Феллу, на склоне холма, с которого открывался вид на деревню Фенгбек. Место называлось Лодерби. Выше были болота, а по соседству – долина Гунгингап, где популяция улиток из Дан-Вейл-Холла укрылась на зиму между камнями старого вала. Ганнер Нигби оправлялся от ран в другом месте, а Люси Нигби, насколько Луку было известно, все еще находилась в лечебнице «Седар маунт». Дан-Вейл-Холл, как и улитки, стоял закупоренный и холодный. Дети жили у знакомой школьной учительницы.
Лук задумывал свой дом как пристанище одиночки, полевую станцию, форпост. У него, как и у других преподавателей, имелось жилье в самом Лонг-Ройстоне – с маленькой спальней, кабинетом и ванной комнатой (по образцу преподавательских обителей Оксфорда и Кембриджа). Там ему было уютно: цветастое финское покрывало, изображение улитки Матисса на стене и телевизор. В Лодерби он жил аскетом: ошкуренные столы из сосны, старая каменная раковина в ванной, узкая кровать и никаких занавесок. Он любил свет и солнца, и луны. Ни соседи же, ни прохожие происходящего внутри видеть не могли.
В доме была большая гостиная, кухня с низким потолком, две маленькие спальни, простая ванная комната и терраса, выходящая на склон, облицованная и мощенная крупными камнями. Стены были толстые, а окна маленькие, глубоко утопленные в каменных полостях снаружи и внутри. Везде простая побелка. Здесь же, на террасе, стояли рундуки и скамейки, а на них ящики и контейнеры с образцами для исследований.
Фенгбек – крошечная деревушка: горстка серых домиков, сгрудившихся вокруг моста через вытекающую из болот стремительную речушку. Можно ее перейти и по булыжникам, но их часто затапливает. В магазинчике – без отделения почты – продавали хлеб, молоко, уэнслидейлский сыр ломтями и свежие овощи с окрестных ферм. А еще мятные батончики, носки из промасленной шерсти и полироль для кожи. Жилище Лука и деревню разделял лес, который постепенно уступал пространство каменистым равнинам. Он решил пригласить Жаклин на выходные. И он, и она люди разумные и откровенные, и оба с неловкостью сознавали, что внезапное решение Жаклин вновь завести разговор об их отношениях принято не сгоряча. Слишком хорошо они знают друг друга, подумал Лук, при такой близости трепать друг другу нервы, «выяснять отношения» ни к чему. Давние знакомые, они плохо подходили на роль влюбленной парочки.
Так или иначе, он решил сделать ей сюрприз. Подъехав к своему жилищу, Лук оглядел его и счел неприветливым, невыразительным. И вот, как птичка-шалашник – такая аналогия его позабавила, – он принялся его украшать. Решил начать, как водится, с цветов: зашел в цветочный магазин в Калверли, где приглядел несколько скабрезных бегоний, несколько предрождественских пуансеттий, а также экзотическую камелию, от которой все-таки решил отказаться. Ему также приглянулись китайские искусственные анемоны из шелка, которые он все же купил, – ярко-малиновые, темно-лиловые и белые, – решив оставить про запас. Также купил несколько тарелок и блюдец из синего стекла и несколько кружек из зеленого. Он завалил заднее сиденье машины диковинными предметами из своей коллекции перьев, раковин и камней: все равно он всегда собирался отвезти их домой. Купил обычную белую посуду и посуду из матовой стали. Еще несколько керосиновых ламп и, после долгих раздумий, ярко-огненные простыни, два одеяла бутылочного цвета и лоскутное покрывало цвета пламени с индийскими огурцами. Несколько пузырьков – старомодные, из-под лекарств, синие, зеленые, коричневые – из местной лавки старьевщика: их он вымыл и натер до блеска полотенцем. Также несколько бутылок вина, баранью ногу, цельнозерновой хлеб, фасоль, картофель для запекания. В лавке старьевщика, в самом дальнем пыльном углу, он приметил высокую черную, покрытую лаком вазу – вероятно, китайскую, – а из нее торчали павлиньи перья.
Его необычная фамилия ему нравилась: своенравная английская прабабка – уроженка Йоркшира – поставила условием
