Убей крестоносца - Александр Васильевич Чернобровкин
— Все это надо закрепить в сражении со слабым противником. Натаскать мамелюков от простого к сложному, — напомнил я.
— Весной я отправлюсь в Дамаск и возьму вас с собой. Там и проверим, чему ты их научил, — сказал он.
Вообще-то, у меня на весну были другие планы. Напоминать о них не рискнул. Тем более, что шхуна находится под бесплатной охраной александрийского гарнизона, и обещана помощь материалами, людьми и волами при ее подготовке к навигации и спуску на воду. Отработаю контракт до конца, сдам заказчику обученную группу, а потом уже отправлюсь бороздить моря.
Отношения с подчиненными у меня сложились хорошие, причем сразу, несмотря на то, что я европеец. На первых порах помогло то, что владею несколькими языками. Мамелюки говорят на сленге из арабских, тюркских, арамейских, египетских слов, порой исковерканных. Я быстро выучил их феню и начал ботать не хуже них. Дальше они убедились, что владею лучше не только длинным копьем, но и луком. Затем до них дошли показания очевидцев, которые участвовали вместе со мной в сражениях с эмирами Халеба и Мосула. Вдобавок я отметелил одного глуповатого здоровяка, которого сослуживцы натравили на меня, чтобы постебаться, наверное. Как положено в пацанячьих коллективах, они еще в юности передрались между собой, отранжировались, а я получил лидирующую позицию ни за что, по их мнению. Я предложил ему подраться на кулаках. Он сдуру согласился — и огреб нехило. Это было нетрудно, потому что бил только с размаха и не очень быстро, но упал не сразу. Есть толстокорые арбузы, а у этого, видать, толстокорый череп. Больше удивило моих подчиненных не то, что победил, а то, что не пропустил ни одного удара.
После работы, которая заканчивалась в полдень, и по выходным я ездил на охоту. С собой брал Тинту. Она хорошо ездит верхом. Одевалась под юношу, чтобы не раздражать местных ретроградов. С нами отправлялись салюки. Когда я ездил один, они по очереди отдыхали на крупе лошади. Один едет, второй бежит рядом, а потом запрыгивает и сталкивает отдохнувшего. Теперь у них две лошади, но всё, как раньше. Стоит кобелю запрыгнуть на круп лошади, как через какое-то время сука сгоняет его оттуда, а потом и сама спрыгивает, и наоборот. Видимо, так они оказывают внимание друг другу.
Мы отъезжали подальше в пустыню, которая не так уж и пуста, охотились на газелей. Первой проблемой было найти их, потому что стало заметно меньше, чем пару тысяч лет назад. Второй — переключить на них внимание салюки, которые гоняли любую живность, попавшуюся на нашем пути: лисиц, шакалов, мангустов, диких котов, волков, гиен… Им не важна была пищевая ценность добычи. Главное — догнать, схватить и держать до приезда хозяина, который или добивал, или заставлял отпустить. В последнем случае недовольно рычали.
Иногда давал пику Тинту, чтобы добила загнанную газель. Как истинная дочь пустыни, она обожала делать это. И еще свежевать тушу быстрыми, ловкими движениями, ни одного лишнего. Мясо любит приготовленным томлением в таджине — керамическом горшке с плотно закрываемой, высокой, конической крышкой, который мне пришлось купить. Оказывается, для приготовления в нем требуется мало воды, потому что пар конденсируется в верхней части крышки и стекает вниз. В пустыне, где напряги с водой, это очень важно. Впрочем, по словам Тинту, ее соплеменники мясо едят редко, по праздникам. Основная пища — молочные продукты, бобовые, чаще нут и чечевица, и приготовленный на пару кускус из муки разных зерновых: твердой пшеницы, ячменя, сорго, пшена. Еще пекут лепешки и маленькие губчатые блины. На десерт финики и изредка мед диких пчел. Дорвавшись в Каире до восточных сладостей, объелась, и теперь даже смотреть на них не может.
Глава 32
Армия под командованием Салаха ад-Дина движется по старой римской дороге через Трансиорданию. Точнее, это Рено де Шатильон считает, что данная территория принадлежит ему. Мусульмане не разделяют его точку зрения, когда рядом есть их армия, пусть и небольшая, всего две с половиной тысячи всадников и тысяча пехотинцев, охранявшая длинный обоз из нагруженных верблюдов, лошадей, мулов и ослов, к которому пристроились два купеческих каравана и несколько сотен паломников, возвращающихся из Мекки и Медины. Для этих мест — грозная сила. Под командованием Рено де Шатильона всего пара десятков рыцарей, с сотню сержантов и около четырехсот пехотинцев. Будь больше, он обязательно потребовал бы заплатить за проход по якобы его землям или напал и ограбил.
Впереди скачет тысяча конных лучников. Они ведут разведку, день и ночь наблюдая за крепостью Керак, резиденцией Рено де Шатильона. Она расположена на горе, с которой видно Мертвое море. С одной стороны крепости отвесный обрыв. Говорят, сеньор Трансиордании сбрасывает с него, связав руки и ноги, мусульман, попавших в плен, за которых не заплатили выкуп. Перед этим пленников держат в тесных глубоких ямах, давая раз в день немного еды и воды. За патологическую жестокость получил от аборигенов кличку Франк-бедуин. Пустынные кочевники, тоже не англеы, сочли, что это оскорбляет их.
За авангардом едет верхом или в крытой повозке Салах ад-Дин в окружении личной охраны из тысячи отборных гвардейцев-мамелюков в одеждах золотистого цвета. За ними мои шесть сотен конных копейщиков. В случае атаки мы обязаны задержать врага, пока султан не окажется в безопасности. Так его холуи называют стремительное бегство. За нами движется обоз, во главе которого скачут слуги, включая Чори на вьючном коне, ведущего на поводу моего боевого, и Тинту на муле. Она не захотела оставаться одна в Каире. Поскольку выросла в пустыне в семье кочевника и путешествовать привыкла, я не возражал. Кое в чем мой слуга заменить ее не сможет. Еще два мула, выделенных мне правителем, везут наше барахло: палатку, запасное оружие, одежду, еду. Если путешествуешь с одной женщиной, количество багажа увеличивается в пять раз, если с двумя — еще в пять раз… Салюки бегут рядом со мной. Вожак стаи — я, но кормить их разрешают и Тинте.
Было нежарко, поэтому в день мы проходили километров тридцать или больше, не всегда ночую в населенных пунктах. Путь от Каира до Дамаска с обходом южных территорий Иерусалимского королевства занял
