Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

– По закону? – хмыкнул следователь. – У войны свои законы. Лучше ликвидировать невиновного, чем упустить врага. А как вы считаете, можно предположить, что все ваши походы в контрразведку были прикрытием для подготовки белого подполья? Вы – человек в Благовещенске известный, в царское время не раз в тюрьме сиживали – кто в вас может заподозрить скрытого врага?

У Матюшенского всё внутри оборвалось.

– Но это же нелепость! – беспомощно прошептал он. – Бороться за революцию, а после победы стать её врагом!

– Вы, конечно, знаете, кто такой Борис Савинков?

– Социалист-революционер… Террорист… Организатор убийств царских чиновников…

– Вот-вот, – подхватил следователь. – Кстати, и смерть вашего Антихриста попа Гапона – его рук дело. А потом – комиссар Временного правительства, а потом – в Белой армии. И сейчас – отъявленный враг советской власти! Так что не надо нам про нелепость.

Александр Иванович был раздавлен. Отвечать – нечем. Он понимал, что очная ставка с его «разоблачителем» ни к чему не приведёт: тот пустится во все тяжкие, чтобы выговорить себе жизнь, а доказательств – никаких. Да кому они тут нужны, доказательства?! Ведь карательные органы не зависят от цвета знамени, которое обязаны защищать. К стенке проще поставить, чем искать доказательства.

– Увести! – приказал следователь политохранникам, и журналист Матюшенский очутился в тюрьме.

32

Опять те же сырые казематы, опять короткие для его роста железные кровати, опять соевая или картофельная похлёбка с куском ржаного хлеба – только что нет кандалов на руках и ногах. А кандалы на душе – это для интеллигенции: она любит носить вериги вины перед народом, и в то же время частенько предаёт его, любимого, ради своих интересов.

Матюшенский сидел, а по Благовещенску шли аресты. Госполитохрана готовила своё первое дело: разгром белогвардейского подполья. Арестовали 54 человека, и вскоре за дело принялся военно-полевой суд. Заседал он прямо в тюрьме, не было ни прокурора, ни защиты – их заменяла революционная справедливость. Матюшенский потребовал слова.

– А пулю в затылок не желаешь, гнида белогвардейская? – спросил один из двух заседателей. – Это мы обеспечим.

Однако председатель суда неожиданно слово предоставил. Александр Иванович долго говорил о революционной справедливости, которая должна обеспечивать защиту невиновных и суровое наказание виноватых. Закончил он словами:

– Если я виноват, то не в связях с белогвардейцами, а в попытке отсидеться в своей норке, когда идёт всемирная ломка, когда каждый честный человек должен выбрать, на чьей он стороне. За это готов понести наказание. Но прошу: не пятнайте свою совесть кровью невиновных. Революционная справедливость требует их оправдания.

После недолгого совещания суд вынес вердикт: Матюшенского как идейного вдохновителя подполья и ещё восемь бывших офицеров подвергнуть высшей мере наказания – смертной казни, остальных оправдать и освободить в зале суда; приговор привести в исполнение после утверждения Высшей кассационной коллегией.

Матюшенский вздохнул с облегчением и тихой яростью: поживём ещё! Высшая коллегия находится в Чите, отправлять туда судебное дело не станут, пока не обезопасят дорогу – на это уйдёт неизвестно сколько времени, а там – когда ещё руки дойдут до периферийных бумаг, да когда они вернутся… Здесь всё может перемениться, недаром слухи ходят, что белые готовятся захватить Благовещенск. И тогда – лишь бы вырваться из тюрьмы – семью в лодку или сани и на тот берег! К китайцам, японцам, американцам – не имеет значения, только подальше от красных, от этих упившихся народной кровью клопов. В яростном мысленном изобличении большевиков он начисто забыл про белый террор, про то, сколько раз сам стоял на краю пропасти, и спасала его от падения в неё, пожалуй, лишь огромная популярность его «коллективных романов», в первую очередь «Амурских волков».

Что-то выделило Александра Ивановича из общей массы осуждённых и на этот раз. Через несколько месяцев пришло из Читы решение коллегии: Матюшенского отправить в Читу, офицеров расстрелять.

Александру Ивановичу не дали даже возможности проститься с семьёй, отправили в сопровождении двух политохранников. Вагонов первого класса, разделённых на купе, в поезде не было. В клетушке проводника с трудом помещались два человека. Матюшенский спал сидя, потому что вагонная полка была для него коротка. Один сопровождающий дремал рядом, второй занимал полку в общем вагоне, и Бог знает, где ютился сам проводник.

Дорога до Читы заняла целую неделю, так что все основательно вымотались. Политохранники сдали осуждённого начальнику окружной тюрьмы, документы передали в коллегию и с чистой совестью отправились по злачным местам – освобождаться от груза ответственности.

Неделю Александр Иванович просидел в весьма разношёрстной компании. В камере на шестнадцать двухъярусных коек сидели воры и спекулянты, фальшивомонетчики и грабители, контрабандисты и «контра». С появлением новенького на него уставились полтора десятка любопытствующих физиономий. Матюшенский впервые сидел ещё при Александре Третьем, а потом и со счёту сбился, так что порядки тюремные знал назубок.

– Здравствуйте, – сказал он. – Кто староста?

– Я староста, – отозвался с нижней койки в глубине камеры седовласый мужчина интеллигентного вида. Он поднялся и сел на табуретку у стола, стоявшего на небольшом свободном «пятачке» посреди камеры. – Зовите меня Граф. А вас, сударь, как величать, кто вы и в чём вас обвиняют?

– Александр Иванович Матюшенский, журналист, – представился новичок. – Псевдоним «Седой». Обвиняют в организации белогвардейского подполья.

По камере прокатился говорок, Матюшенский не разобрал – то ли сочувствия, то ли одобрения.

– Да ты, браток, на высшую меру тянешь, – покачал головой мужичок с внешностью мелкого торговца.

Уже вытянул, подумал Александр Иванович и обратился к Графу:

– Куда мне определиться?

– Давайте сюда, – Граф показал на второй этаж над собой. – Вижу: коротковата коечка для вас, но – увы! – придётся приспосабливаться. Позвольте представиться: Михаил Петрович Шереметев, «медвежатник»[40].

Вот почему Граф, понял Матюшенский. Аристократ! И по фамилии, и по профессии.

Он прошёл к указанному месту, закинул на койку свои пожитки, уместившиеся в небольшом саквояже, и тоже присел к столу, уронил голову на руки. Устал! Как же он устал! Скорей бы уже всё заканчивалось!

Почувствовал внимательный взгляд и поднял голову – Граф с интересом рассматривал его. Был уже вечер, в зарешеченное единственное окно вливались зимние сумерки, и в их голубовато-сером свете удлинённое лицо «медвежатника», украшенное эспаньолкой, показалось ему физиономией Мефистофеля. Не хватает только, чтобы он начал меня соблазнять вечной молодостью, подумал Александр Иванович. А молодость, даже недолгая, не помешала бы. Или, лучше, просто жизнь. Ну, на худой конец, поесть любимых пирожков с картошкой тоже неплохо. За них можно и душу продать. Ах, как