Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

– А время для суда и следствия у нас есть? – спросила Лебедева.

– Ну, хотя бы партизан выпустить! – воскликнул командир полка Оцевилли-Павлуцкий.

– Взорвать только порт – этого, пожалуй, мало, – как бы размышляя вслух, сказал член штаба Сасов. – Восстановить его – дело времени. Оставить врагу город – при эвакуации населения это – готовые зимние квартиры. Как ни крути, а командующий прав.

– А твоё мнение? – спросил Тряпицын у Ивана Андреева, начальника милиции.

Тот пожал плечами и ничего не ответил.

Большинством голосов предложение Тряпицына было принято. Ликвидировать заключённых Лебедева поручила «сахалам» – у них уже был большой опыт. Срочная эвакуация вызвала панику, некоторые жители не хотели оставлять свои дома, имущество, сопротивлялись, иногда с оружием – их расстреливали. Заключённых расстреляли всех, без исключения, в том числе и бывшего командира полка Будрина вместе с сыном. Иностранных специалистов с семьями принял на борт коммодор Чэнь Шиин, после чего канонерки ушли вверх по Амуру к посёлку Маго – там был глубокий затон. Взорваны были портовые сооружения, форты крепости Чныррах и многие кирпичные здания, деревянные обливали керосином и поджигали. Были уничтожены рыбацкие посёлки в окрестностях Николаевска. Некоторые вместе с жителями.

Эвакуация в Керби на пароходах и катерах проходила с 23 по 31 мая. В ночь на 1 июня запылали остатки города.

Перед уходом Тряпицын отправил радиограмму всем радиостанциям: «Товарищи! В последний раз говорим с вами. Оставляем город и крепость, взрываем радиостанцию и уходим в тайгу. Все население города и района эвакуировано. Деревни по всему побережью моря и в низовье Амура сожжены. Город и крепость разрушены до основания, крупные здания взорваны. Все, что нельзя было эвакуировать и что могло быть использовано японцами, нами уничтожено и сожжено. На месте города и крепости остались одни дымящиеся развалины, и враг наш, придя сюда, найдет только груды пепла. Мы уходим».

Город горел два дня. Уничтожено полторы тысячи домов. Осталось пепелище с печными трубами и несколько кирпичных зданий, на которые, видимо, не хватило взрывчатки. Когда пришли японские войска, им стало ясно, что тут не закрепиться. Японцы ушли, но весь мир оповестили о преступлениях амурских партизан и лично Якова Тряпицына.

Партизанская армия пешком шла по тайге триста километров до посёлка Керби. А против командующего созрел заговор, который возглавил скромный начальник милиции Иван Тихонович Андреев. К нему примкнули Александр Леодорский и Александр Овчинников, успешно проявившие себя как палачи заключённых. Наготове были и «сахалы», которым надо было как-то оправдаться за свои злодеяния, а тут появилась возможность свалить всё на Тряпицына и его приближённых.

Вечером 7 июля в Керби прибыли катера со штабом, командирами полков и других частей и руководителями советских учреждений. Незадолго до полуночи на катер Тряпицына пришла группа партизан во главе с Овчинниковым: командующему якобы прислан секретный пакет (его заготовили с сургучной печатью). Охранник не хотел пускать, вызвал Вагранова. Тот вышел, уже сонный, спросил, зевая:

– В чём дело?

Ему показали пакет:

– Срочно. Лично в руки.

Дмитрий постучал в каюту Тряпицына, назвался. Тот открыл дверь и увидел револьверы, направленные на него и Вагранова.

– Вы арестованы!

– Шутить изволишь, Овчинников?! – возвысил голос командующий, видимо, надеясь, что услышит Нина.

Она услышала, но сделать ничего не успела: Леодорский ворвался, оттолкнув Якова, в каюту и вывернул Нине руку, которую она сунула под подушку за спрятанным маузером.

Стоявший до этого спокойно Дмитрий вдруг наклонился, уйдя от приставленного к затылку револьвера, схватил заговорщика за ноги и дёрнул. Тот, падая, резко стукнулся головой о переборку и, видимо, вырубился. Но Дмитрий тут же получил жестокий удар прикладом ружья в спину и упал рядом с ним. Впрочем, из его манёвра всё равно ничего бы не получилось – Леодорский вывел из каюты Нину под дулом маузера, и Тряпицын поднял руки:

– Ничего, Нинок, скоро эта комедия кончится.

– Кончится, – подтвердил Овчинников. – Все твои подельники арестованы, и завтра вы предстанете перед судом.

– Ишь ты! – удивился Тряпицын. – И кто же будет нас судить? А главное – за что?

– Судить будет народ за все ваши преступления.

На следующий день Андреев быстро организовал суд, набрав 103 выборных из «сахалов» и партизан, успевших дойти до Керби, а также жителей посёлка. Сам главный заговорщик оставался в тени. Председательствовал на суде Овчинников. Судили принародно восемь командиров и комиссаров, среди которых были два коммуниста – Железин и Сасов, остальные анархисты и беспартийные. Следствия не было, защиты тоже, выступали только обвинители. В преступления записали все деяния в Николаевске. Трубицын попросил слова – не дали: он слишком хорошо говорил, испугались, что обвинит самих судей. Семь человек приговорили к расстрелу, одного, комиссара продовольствия Пономарёва, оправдали.

Расстреливать вывели на край посёлка под самую полночь.

Нина спросила:

– Яша, нас правда расстреляют?

– Всё будет хорошо, ласточка моя. В такую прекрасную ночь разве расстреливают? Попугают и – всё.

– А я беременна. Если тебя расстреляют, а меня нет, назову сына Яшей.

– Я рад, моя хорошая.

Расстрельная команда была набрана из артиллеристов крепости Чныррах. Командовал бывший фельдфебель Приходько, кстати, лично клявшийся Тряпицыну умереть за советскую власть. Приговорённых поставили на краю мусорной ямы. После залпа в неё рухнули пять человек, Нина упала на краю, а Яков остался стоять, лишь покачнулся. Расстрельщики замерли. Тряпицын нагнулся, поднял Нину на руки и прижал к груди.

– Стреляйте, стреляйте! – завопил Приходько, хотя у самого в руке был револьвер.

Нестройно захлопали отдельные выстрелы. Яков стоял, пошатываясь после каждого выстрела. Нина приняла на себя все пули, предназначенные любимому человеку.

Приходько наконец вспомнил про своё оружие; размахивая револьвером, он подскочил к командующему, они оказались лицом к лицу, и Яков плюнул в глаза борцу за власть Советов. Тот, матерясь, утёрся и разрядил револьвер в грудь и голову своего командира.

На следующий день судили и расстреляли ещё двадцать пять человек. Среди них был и Дмитрий Вагранов. Стоя на краю ямы, он вспомнил слова отца: «Постарайся, сынок, быть достойным своего Отечества». И успел подумать: «Отечество – это так высоко! Но я старался, как мог».

29

После переговоров с японцами атаман Семёнов задержал своего переводчика:

– По-хорошему, я должен вас расстрелять. Тебя – за то, что ты узнал лишнее, что никто не должен был знать, а другана твоего – за то, что он от тебя узнал или узнает то же самое.

– Я никому ничего не говорил, господин атаман, – спокойно сказал Сяосун. – И не скажу.

Атаман прошёлся по комнате, в которой полчаса назад шли