Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
– Сегодня нет вдохновения, Агниц?
– История мне не нравится, мисс.
– Но это Слово Божье, Агниц. И дело не в том, нравится оно или не нравится. Следует понять его, истолковать, а потом из него почерпнуть. А что тебя смущает?
– Почему Бог искушал Авраама, мисс? Искушает-то Диавол. В истории с райским садом ведь так? Почему… почему он приказал… и как Авраам мог… убить…
– Любимого сына? В Писании ясно показано, что Авраам сына любит, несмотря на готовность принести его в жертву. Но ведь от всех нас, Агниц, требуется жертва. И разве она будет подлинной, если мы жертвуем не тем, что любим? От Авраама потребовали величайшей жертвы – любимого сына. И такое, молодой человек, сегодня сплошь и рядом: юноши уходят воевать, защищая нашу свободу, однако их женам и матерям нельзя впадать в уныние, ибо так надо.
– Но…
– Опять «но», Агниц?
Педагогом она была крепким. Тревоги учеников ее не касались. Свет особого обаяния, думал он потом, от нее все же исходил, как и от мистера Пасториуса. Но и этот свет поглотила его тьма.
– Но по-моему, слово «искушение» здесь очень точно. Ведь, искушая, заставляют человека делать то, чего не надо. И ему не надо бы.
– В молитве Господней нас учат просить у Господа: «Не введи нас во искушение». И искушение в данном случае значит испытание.
– Но это означает именно не делать. Мы просим не ввести в искушение. Просим не искушать.
– Мало кто из нас столь же благостен, мудр и свят, как Авраам. Мы недостаточно чисты, чтобы всецело препоручить себя воле Божьей.
– Мне кажется… – начал мальчик, растягивая слова.
– Ну-ну, я слушаю.
– Мне кажется, что в Бога проник Диавол и на время одержал верх. Просить Авраама о жертве – настоящее зло.
– Нет-нет! Это грех, это малодушие – думать, что Бог способен на зло. Он есть само добро. И с Авраамом Он поступил так, как следовало. Жертвоприношение было готово, ангел отвел руку, Исаак остался жив.
– И потом, может, всю жизнь ненавидел отца.
– Нет-нет! Он тоже был избранным, святым человеком. В нем была вера, и он доверял и земному отцу, и Отцу Небесному. В чем ценность послушания, если слушаться приятно и легко?
Чернота кипела внутри его и снаружи. В ноздрях – запах нафталина и шерсти. Для наглядности мисс Мэнсон показала им открытку с изображением этой сцены.
Позже он узнал, что это было «Жертвоприношение Авраама» Рембрандта. Ангел выступает из черных грозовых туч. Правой рукой хватает Авраама за мощную кисть. Кривой нож, наточенный до жути, навеки повис в свободном падении на фоне окружающего их ландшафта. Бородатый Авраам, сосредоточившийся на задуманном деле и потрясенный явлением ангела, обращает лицо к нему и прочь от мальчика. Тот же, облаченный в одну только набедренную повязку, лежит спиною на дровах. Лица не видно. Левая рука Авраама – смуглая поверх белого – зажимает лицо отроку, голова которого откинута назад, задавлена. Авраам не видит лица сына, а Исаак не видит ножа. Только растянутая белая шея. Убийство и жалость. Мальчик, Джош Агниц, увидев эту картину, проникся той всепоглощающей и пугающей жалостью, с которой мужчина теперь смотрел на него, такого далекого. Он вглядывался, а затем все мышцы свела судорога, его вырвало, пошла пена, нутро не выдержало, он ушел в темноту, бурную и гулкую. Бог поступил дурно, зло – это Бог, визгливо повторял он, удаляясь то ли куда-то ввысь, то ли просто в свод своей головы. Неизвестно, и спросить не у кого. Больше ни с кем он об этом не говорил. По крайней мере, не помнил.
Впоследствии этот эпизод вошел в составленный им строгий и подробный отчет о неотвратимости своей судьбы. Все мы рассказываем сами себе историю собственной жизни, отбирая и подкрепляя одни воспоминания и отправляя в небытие другие. Всех интересует причинно-следственная связь. «Из-за того что у меня был хороший учитель латыни, завладевший моим умом с помощью скандирования грамматических правил, я стал теологом, а избрав латынь, я отказался от наук о Земле, плоти и космосе». Всех интересует и чистая случайность, которая проявляется в жизни так же убедительно, как и причинно-следственная связь, и даже походит на нее, как будто и то и другое в равной степени – результаты божественного вмешательства. Большинству из нас знаком тот душевный трепет, который чувствуешь, когда из целой библиотеки случайно выбираешь нужную книгу и – безошибочно, заметим, но что это значит? – открываешь ее на той самой нужной странице. В «Тысяче и одной ночи» говорилось, что у человека Судьба написана на лбу и его характер, его натура есть Судьба, и ничего более. Мальчик, мужчина, как Джош Агниц, Джошуа Маковен, который оказался в море тьмы, бушующем за прозрачным зеркалом хрупкого окна, до сих пор, быть может, плетет из мгновений осознанного выживания тонкий подвесной мост личной судьбы, узкую тропку творимого света, дугою прокинувшуюся над бурливым и кипящим безумием.
В школьные годы битва Джоша Агница вспыхивала в воздухе и низвергалась с небес на землю криком и жаром. У всех было мимолетное ощущение судьбы, у всех была своя «удача», которая спасла дом, или свой рок, превративший будничное в пыль и руины. Мальчишки бегали, распростерши руки темными крыльями, гудели и ревели: истребители, бомбардировщики, «спитфайры», «харрикейны», «бофайтеры». Жизнь брезжила «реальностью», но нереальной, отличной от обыденной.
Он открыл для себя старые сказки, в которых гигантские змеи обхватывали берега, а обессилевшие боги терпели поражение. Он читал их, когда над крышей, близко-близко, рычали и кружили бомбардировщики. Он знал, что в этих сказках заключена истина. В 1968 году ребята, живущие на Хэмлин-сквер, слушали истории о мрачной судьбе и вселенской битве, устроившись на уютных диванчиках у камина и поедая тосты с медом. Во тьму они окунались ненадолго, с волнением и дрожью, как пловцы в холодную воду, разбивавшуюся о волнорезы, и возвращались на солнечный песчаный берег, вытирая мокрые спины и волосы. Да, у Лео и Саскии, Тано и Климента уже были свои раны, была у каждого своя судьба. Но они верили в подушки, камин, хлеб, мед, молоко. Мальчик Джош Агниц находил утешение в древних легендах, потому что они точно обрисовывали мир, в котором он жил.
Он увидел
