Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни

Мангла не проявляет ни капли сочувствия.

– Будущая мать ребенка правителя не может вести себя иначе, – говорит она. Это теперь ее любимая фраза. – Мы принимаем меры предосторожности, поскольку не хотим, чтобы вам кто-нибудь навредил – физически или с помощью сглаза. Вся зенана сейчас кипит от ревности. Особенно после того, как Саркар послал своего архитектора закладывать для вас хавели.

– Тот самый, на который мне нельзя пойти посмотреть?

– Для вашего же блага. Строительные площадки опасны.

Насчет сглаза Мангла не шутит. У меня в комнате и даже в Шиш-Махале все время непонятно откуда берутся странные предметы. Крошечные деревянные младенцы с отрубленными головами. Разбитое зеркало. Задушенная мышь. Тряпичные куклы с выпирающим животом, ноги которых залиты красным, будто кровью. Саркар относится к таким вещам насмешливо, а вот Мангла воспринимает их серьезно и подобные «подарки» сразу бросает в огонь. Она покупает бусины назар[57] с яркими выпуклыми глазами и развешивает их на всех дверях. Еще она обмахивает меня красным перцем чили и сжигает его, хотя от острого дыма мы обе кашляем.

– Я и не знала, что ты такая суеверная! – поддразниваю я служанку, хотя на самом деле ее забота меня очень радует.

– Не собираюсь рисковать нашим ребенком, – откликается она.

Нашим ребенком! У меня становится тепло на душе. У ребенка, кроме отца – самого могучего махараджи во всем Индостане, – будет две матери, которые станут за ним присматривать. Да, за ним: я уверена, что у меня будет мальчик, хотя Саркар, у которого нет дочерей, надеется на девочку.

* * *

С тех пор, как я забеременела, рани наперегонки шлют мне подарки, гораздо больше, чем раньше. Мангле все время дают взятки люди, которые пытаются выяснить, чего мне хотелось бы. Еды? Одежды? Украшений? Вещей для ребенка? Дрессированную обезьянку?

Мы обе подозреваем, что те же самые женщины тайно подкидывают мне предметы для сглаза. Мангла морщится:

– Уж очень они вас полюбили с тех пор, как узнали, что у вас родится ребенок махараджи.

Я отвечаю всем дарителям одно и то же: «Здоровье не позволяет мне принимать гостей. Вместо подарков прошу молиться за меня и оставлять пожертвования в гурдварах и храмах».

– Надо было брать подношения, – ворчит разочарованная Мангла. – Я бы продала их для вас на базаре Чхор.

Но Факир Азизуддин заявляет:

– Ты вела себя мудро и с достоинством. – Он приносит мне трактаты о воспитании принцев, и мы часами с удовольствием обсуждаем вопросы дисциплины и образования.

Гуддан сияет так, будто это она беременна. Она вышила кучу крошечных одеялец и не собирается останавливаться.

– Младенцы много писают, – сообщает она мне. – Особенно мальчики. – Гуддан тоже считает, что у меня будет сын. – Если устанешь от плача, отправляй малыша ко мне.

Я улыбаюсь. Значит, у ребенка будут три матери. Когда «Гуру Грантх» открывается на странице со словами: «Даже величайший из правителей покинет этот мир с пустыми руками», я отмахиваюсь от предзнаменования. Мой сын будет счастливым. Его руки никогда не опустеют.

* * *

Я теперь все время голодная. Меня тянет на маринованную цветную капусту, я уже съела два кувшина. Меня тревожит прибавка в весе, но Саркар уверяет, что ему нравится моя новая, более пышная фигура.

– Как у настоящей женщины, – говорит он, положив руку мне на бедро.

Я изображаю гнев:

– А раньше я, значит, была ненастоящей женщиной?

Он смеется и осторожно обнимает меня.

Саркар перестал заниматься со мной сексом с тех самых пор, как узнал о беременности. Я боялась, что он пригласит к себе другую рани, и уже готовилась порекомендовать ему Гуддан, но он не проявил ни малейшего к тому интереса. Мы лежим в постели рядом, Саркар держит меня за руку или гладит по животу. Иногда он разговаривает с малышом.

Как-то раз муж приходит прямо с пира, и на руке у него блестит Кохинур. Я уже в постели. Муж кладет драгоценный камень мне на живот.

– Я не могу дать этому ребенку царство, – говорит Саркар, – но я оставлю ему это сокровище. Другого такого бриллианта в мире нет.

Мне бы радоваться, ведь Саркар только что сделал моему ребенку великолепный подарок. Я благодарю мужа, но при этом мне не по себе. Факир рассказывал мне кровавую историю Кохинура, ради которого сын нападал на отца, а брат на брата. Шах-Джахан, правитель из династии Великих Моголов, поместил бриллиант на верхушку своего павлиньего трона, но его сын Аурангзеб отнял у Джахана престол и на всю оставшуюся жизнь заключил отца в тюрьму. На Моголов напал Надир-шах из Персии, разграбил город и забрал Кохинур. Меньше чем через десять лет его огромное королевство пало, а его самого убили. Потом камень перешел к афганскому правителю шаху Шудже. Когда его свергли, он сбежал к Саркару, умоляя о защите, а тот в обмен на покровительство потребовал Кохинур. Так камень и попал в Пенджаб.

Да, махарадже он пока не причинил вреда. Может, ждет менее сильного владельца? Не хочу, чтобы проклятие пало на моего сына.

– Я прослежу, чтобы этот ребенок рос не так, как я, или даже как его братья, – обещает Саркар. – Я был слишком занят войной, чтобы научиться грамоте, но ему я дам образование настоящего принца. Он младший, ему не придется заботиться о том, чтобы править нашей страной. Но, может, он поможет Кхараку… Нет, тогда уже наверняка будет править Наунихал. Значит, он поможет Наунихалу совершенствовать законы ради блага народа. – Повелитель улыбается: – Может, мальчик будет писать стихи, чтобы обессмертить своего отца.

Ребенок внутри меня пинается, словно в знак согласия.

* * *

Каждый день после обеда я крепко засыпаю. Сегодня мне снится Биджи – она постарела, щеки у нее впалые. Меня охватывает чувство вины: я понимаю, что уже несколько месяцев совсем не думала о матери. Она плачет: «Я тебя больше не увижу. И не встречусь с внуком. Никогда не покормлю его мотихор ладду. Помнишь, как ты их любила?» – «Я больше джалеби люблю, разве ты забыла?» – возмущаюсь я.

Другой знакомый голос ранит мне сердце: «А стоит ли к ней обращаться, Биджи? – За спиной у мамы стоит Джавахар. Глаза у него покраснели, то ли от слез, то ли от алкоголя. – Она сама нас забыла. Забыла свои обещания. Даже не отвечает на мои письма».

Чувство вины начинает меня терзать еще сильнее. Последнее письмо Джавахара я убрала в альмирах, не открывая.

И тут я