Кремль уголовный. 57 кремлевских убийств - Эдуард Владимирович Тополь

Новые заговорщики

Морозным утром 26 февраля 1887 года, в канун седьмой годовщины казни убийц императора Александра II, в Санкт-Петербурге, на каменной мостовой Невского проспекта усердно дул в свисток городовой, разводя от столкновений дорогие кареты и санные экипажи. С потных лошадиных задов плюхались пахучие «лепешки», кучера матерились на дышащих паром лошадей, путались под ногами бродячие собачонки, чистильщики сапог зазывали к своим деревянным тумбам, юркие мальчишки совали прохожим «Биржевую газету» и «Санкт-Петербургские ведомости», а также – втихую – маленькие желтые картонки с адресами ближайших домов терпимости.

В этом густом потоке горожан только по стандартным студенческим шинелям и фуражкам можно было выделить шестерых молодых людей с напряженными лицами. Эти новые заговорщики, все в возрасте от 20 до 26 лет, не обращали внимания ни на кого и ни на что, кроме появления на Адмиралтейской площади экипажей со стороны Дворцовой набережной. По правой стороне Невского шел дозорный сигнальщик Петр Горкун, за ним, на небольшом расстоянии, – второй сигнальщик Михаил Канчер и стрелок Василий Осипанов, а по левой стороне проспекта и тоже на расстоянии друг от друга шли третий дозорный сигнальщик Степан Волохов и бомбометатели Пахомий Андреюшкин и Василий Генералов, все – студенты Санкт-Петербургского университета и члены тайной «Террористической фракции» партии «Народная воля».

Обычно в одиннадцать утра или чуть позже со стороны Дворцовой набережной на площадь выезжали верховые казаки и полицейские; вместе с городовыми они разгоняли все сани и экипажи по боковым улицам, и через какое-то время по опустевшему Невскому проспекту проезжала высокая карета императора Александра III в сопровождении конной охраны. Иногда, при хорошей погоде, в открытое окно царской кареты, украшенной гербом дома Романовых, выглядывал император и рукой в перчатке приветствовал своих подданных, замерших на тротуаре в поклоне или кричащих верноподданническое «Ура!» и «Многие лета!»

Сегодня солнечная погода, редкая для Санкт-Петербурга, гарантировала проезд Александра, и именно на этот случай под шинелями Андреюшкина и Генералова были спрятаны металлические бомбы-цилиндры с динамитом, а в кармане у Осипанова – револьвер-бульдог центрального боя, заряженный шестью боевыми патронами. При появлении кареты императора сигнальщики должны были громко чихнуть в носовой платок, подав боевикам сигнал изготовиться. Тот, кто окажется ближе к царю, бросает бомбу в его карету. В случае его промашки бросает бомбу второй боевик, а при неудаче их обоих вступает в дело револьвер Осипанова. Убийством Александра III новые народовольцы поклялись отметить годовщину казни своих предшественников, заявить правительству свое требование всеобщей свободы и равноправия и вдохновить русский народ на революцию.

Конечно, каждая минута ожидания императора стоила заговорщикам нервов и громкого сердцебиения.

Но государя всё не было.

Несмотря на хорошую погоду, 26 февраля государь из своего дворца не выехал, и изможденные постоянным напряжением заговорщики, прогуляв по Невскому проспекту до двух часов дня, разошлись по домам, а вечером собрались в квартире Иосифа Лукашевича, богатого студента-поляка. Там Александр Ульянов, двадцатилетний с чуть вытянутым «байроновским» лицом студент естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета (и старший брат будущего «вождя мирового пролетариата» Владимира Ульянова-Ленина), сняв с гектографа первые свежеоттиснутые страницы, зачитал собравшимся:

– «Программа «Террористической фракции» партии «Народная воля»! По своим убеждениям мы – социалисты. Для обеспечения политической и экономической независимости народа и его свободного развития мы требуем создать постоянное народное представительство, выбранное свободно прямой и всеобщей подачей голосов…»

– Программа – это хорошо, – сказал за чаем Петр Шевырев, невысокий, но плотный и страдающий астмой старшекурсник, – но двух бомб и одного револьвера мало. Мы должны покончить с деспотом. Нужны деньги еще на пару бомб.

Ульянов сунул руку во внутренний карман студенческой куртки, достал стопку новеньких десятирублевых банкнот и протянул Шевыреву.

– Фью-и! – восхищенно присвистнул тот, взял деньги и опытной рукой пересчитал их мгновенно. – Сто десять! Откуда?

– Неважно… – попробовал уклониться Александр.

– Важно! – строго настоял Шевырев, погасив кашель. – Деньги новые. А вы от матери только тридцать рублей в месяц получаете. Вы банк ограбили?

– Он же у нас медалист, – сказал Василий Генералов. – Он свою золотую медаль за сто рублей заложил.

– Тоже красиво… – уважил Шевырев и спросил Ульянова: – А еще десять?

– Ну, можно и на двадцать рублей жить… – нехотя сообщил тот.

– То бишь без сахара и без мяса, – насмешливо сказал бородатый Иосиф Лукашевич, именуемый женской частью университета «красавцем». – На чаю и ситном хлебушке…

– Нет, не уложитесь, – возразил Генералов. – Я высчитал: самая дрянная квартира стоит 11 рублей в месяц и самый дешевый обед в кухмистерской обходится в месяц семь пятьдесят. Выходит, если хлеба есть только на десять копеек в день, отказаться от сахара и прочей роскоши, наш минимальный расход в месяц – 24 рубля 80 копеек.

– Можно уроками подзаработать, – неуверенно ответил Ульянов.

– Не можно, – отрезал поляк. – Чтоб давать уроки, нужно от полиции получить Свидетельство о благонамеренности поведения. Вы пойдете под надзор полиции?

27 февраля заговорщики на Невский не выходили, отдыхали после вчерашнего стресса, зато в изолированной квартире, снятой Шевыревым на Белозерской улице, Александр Ульянов сосредоточенно работал со стеклянными колбами: гнал из азотной кислоты нитроглицерин. Петр Шевырев смешивал этот нитроглицерин с инфузорной землей для получения динамита, а юный кандидат духовной академии Михаил Новорусский и Иосиф Лукашевич нарезали на куски длинный свинцовый штырь и заполняли этими обрезками, белым динамитом с гремучей ртутью и стрихнином толстый «Терминологический медицинский словарь» Гринберга, полый внутри.

– Спрятанный под обложкой взрыватель приводится в действие тонкой веревкой, конец которой после броска остается в руке метальщика и позволяет одним рывком взорвать всю бомбу, – с гордостью объяснил свое изобретение Новорусский.

– По силе действия этот снаряд, конечно, слабее наших бомб в металлических цилиндрах, – сказал Лукашевич, – но все-таки может разбросать шрапнель на сажень.

На что Шевырев заметил с усмешкой:

– Если эта книжка изменит Россию, ваша слава затмит славу Герцена и Тургенева.

– Не затмит, – резко пресек эту вольность Ульянов. – Одним актом террора не делают революций. Нужен систематический террор. Сегодня мы делаем первый шаг, дабы потом терроризировать правительство новыми убийствами. Это единственное средство покончить с деспотизмом и вынудить у правительства уступки к свободе народа.

– Остынь, Саша, – усмехнулся Лукашевич. – Знаешь, как говорят японцы? Большие дела нужно делать с легкостью.

Но Ульянов, меньше года назад похоронивший в Симбирске своего отца, был серьезным не по годам.

– Подожди с японцами, – отмахнулся он. – Мы идем на рисковое дело всей нашей жизни и